— Поймите, преподобный отец, я переехал сюда из Верхнего города, нашего родового гнезда, где жили все Ваз-Куньи! Изолировал себя от мира, перестал заниматься общественной деятельностью, хотя все Ваз-Куньи с незапамятных времен считали своим первейшим долгом принимать в ней участие. Но я не потерял чувство собственного достоинства. О нет, пресвятой отец.
Он глядел на отца Мониза, совсем еще тогда молодого, и невольно подражал манере его речи, но, вспомнив о своем нынешнем скромном занятии, снова преисполнялся гордыни.
— Утвердившись в своем достоинстве, мы не имеем права терять его, какими бы жестокими ни были удары судьбы! Ни за что на свете! Мое достоинство ничуть не умаляется оттого, что теперь я возчик, а они, хоть и служат в конторах, достойнее не становятся…
От глаз священника не укрывалось, что дона Мария Виктория, плетущая неподалеку от них свои изделия из рафии и матебы, все время кивает головой в знак согласия. Фигура этого мужчины в поношенном, хотя и безупречного покроя жилете, в высоком накрахмаленном воротничке, в котором утопала шея, была, как всегда, внушительной. Его хорошо знал весь город, то враждебно к нему настроенный, то втайне восхищающийся им, но постоянно держащий его в поле зрения. Дон Франсиско, в отглаженном костюме цвета хаки и накрахмаленном воротничке, погоняющий ленивую упряжку быков, на которой он перевозил воду или мусор, сделался притчей во языцех. Это занятие и свело его в могилу, сетовала дона Мария Виктория, обвиняя воду в обострении у мужа ревматизма, а пищевые отбросы — в отравлении его ядами.
Злорадное торжество плебея рождалось у отца Мониза в тайниках души, куда не проникали ни молитвы, ни святая вода: вот до чего докатился потомок благородного аристократа, первооткрывателя новых земель, ближайшего сподвижника принца дона Педро. Этому аристократу довелось участвовать в битве при Алфарробейре, окончившейся катастрофой для португальской знати: достоверные, хотя впоследствии искаженные хроники сохранили для потомства знаменитое высказывание графа Авраншеса: «У нас еще хватит воинов, чтобы отомстить простолюдинам!» Широкая публика узнала об этом из статьи дона Франсиско, помещенной в августовском номере газеты «Защита Анголы». Статья его была написана в стилизованной под речь XVI века манере, что восхищало дону Марию Викторию, постоянную поклонницу литературных упражнений своего господина и повелителя.
— В хрониках упоминается также, что мой предок помогал дону Педро в переводах Цицерона. Но я не хочу принимать на веру апокрифические сведения. К чему украшать себя павлиньими перьями! — говорил дон Франсиско, раскуривая сохранившуюся от лучших времен голландскую сигару и незаметно придвигаясь все ближе к висевшему на стене портрету знаменитого предка.
Разглядеть черты лица на портрете было трудно: краски потускнели и картина превратилась в подобие чернового наброска. Однако на ней действительно был изображен первый Ваз-Кунья, приехавший в Анголу. А картину отыскал отец Мониз. Ну и, конечно, получил крупное денежное вознаграждение, преподнесенное ему в виде дара святой Ифигении, которую избрал своей покровительницей родовитый аристократ-неудачник. Не кто иной, как отец Мониз, отыскал в источенных жучком салале архивах важный документ — с него была снята копия, ибо оригинал тут же рассыпался в прах, точно останки древних захоронений. Документ этот подтверждал всем и каждому, у кого возникали в том сомнения, что в таком-то году в сем городе, именуемом Сан-Пауло-де-Лоанда, офицер Мигел Фелипе Алпоин Ваз-Кунья отказался выполнить указ, изданный Камеральным сенатом и направленный губернатору Мотта-Фео, — этим указом предписывалось запретить судоходство по каналу, отведенному от реки Кванза, чего с особым упорством добивались некоторые политические ссыльные. Таким образом, еще в 1816 году этот первый Ваз-Кунья дерзко заявил о своих неотъемлемых правах на канал, хотя не имел к нему ни малейшего отношения.
Все это было давно известно Луизиньо: дона Мария Виктория много раз повторяла эту историю, чтобы убедить скептически настроенных соседей. Однако теперь его уже ничто не занимало — ни хмуро взирающий на него с огромного портрета предок-аристократ, ни прекрасная старинная мебель, ни лежащие перед ним книги латинских классиков. Пора было готовиться к экзаменам, но он заранее знал, что все попытки их сдать будут обречены на провал. Жизнь утратила для него всякий смысл, слезы ярости закипали на глазах.