Некоторые страницы этих тетрадей — подлинный гимн русскому крестьянину-«оратаю» и земле, которая «благотворит и щедро награждает трудящегося».[1] Мечтая о гармонически прекрасном человеке, в «твердом теле» которого обитает «благородство духа»,[2] Львов обращался мыслью к крестьянину, считая именно его — простого человека — опорой отечества. Он не может примириться с тем, чтобы прекрасный облик русского человека, который «устоял противу бурь и монголов незыблемо, не изменил ни образа своего, ни поведения»,[3] искажался бы ныне невежеством, косностью, бедностью, порабощеньем.
Тетради Львова отражают его серьезный интерес к передовым писателям и мыслителям эпохи Просвещения — Монтескье, Вольтеру, а особенно его горячую увлеченность «благодетелем человечества» — Жан-Жаком Руссо. Примечательно переведенное Львовым одно место из «Персидских писем» Монтескье (в «путевых тетрадях» мы находим целый ряд переводов Львова из этого сочинения), где говорится о варварах, вторгнувшихся в пределы Римской империи: «...народы сии были не совсем варварские, потому что они были вольные; но они тогда ими стали, как стали подвержены самовластию и потеряли сию приятную свободу, столько сходную с разумом, с человечеством и с природою».[4] Столь же показателен и львовский перевод стихотворения Грессе о былых, лучших временах, когда
Об отношении Львова к самодержавию Екатерины II известно немного. Он не шел на серьезный конфликт с властью, но вряд ли можно усомниться в оппозиционном характере его воззрений. Вот, например, любопытная запись, посвященная какой-то греческой императрице, «обагренной кровию сынов своих», которая «колеблема на престоле суеверием и бунтами… прославлена своими дарованиями и обесчещена слабостями, представляет соборище великих доброт и преступлений еще величайших…».[1] Читая подобные строки, трудно отрешиться от мысли, что это наброски к «портрету»… российской императрицы. Зная, какое значение в просветительской литературе имели политические аллюзии, вряд ли стоит гадать о прототипе «греки»: ведь именно царствование Екатерины было ознаменовано неслыханными «бунтами» (т. е. восстанием Пугачева), а о «дарованиях» и «слабостях» царицы было известно многим.
Оппозиционность гнету абсолютистской государственности проявлялась и в сочинениях других членов львовского кружка. Некоторые басни Хемницера скрытым образом метили в Екатерину II и придворную клику («Добрый царь», «Львово путешествие», «Лев-сват»). На бездушие вельмож нападал в своих гневно-саркастических стихах Державин, утверждению человеческого достоинства посвящен был ряд стихотворений М. Н. Муравьева. Дух непокорства определял и творческое лицо Капниста с первых же его шагов на литературном поприще.
В июле 1775 года Капнист расстается с военной службой, к которой, как видно, не чувствовал склонности, и с еще большим рвением отдается литературному творчеству. Его первым появившимся в печати стихотворением была написанная на французском языке в 1774 году и опубликованная в 1775-м ода по случаю победы над Турцией и заключения Кучук-Кайнарджийского мирного договора.
Произведением же, принесшим молодому поэту шумную известность, стала «Сатира первая». Она была опубликована в 1780 году — в период, когда политически острая и злободневная сатира была фактически запрещена, причем инициатором запрета была сама Екатерина II. Однако и после закрытия «Трутня», «Живописца» и, наконец, «Кошелька» (1774) — журналов, издававшихся Н. И. Новиковым, сатира все же продолжала существовать и была далеко не безобидной.[2] Произведение Капниста было одним из ярких тому подтверждений.
Общий смысл его сводился к тому, что жизнь современного дворянского общества основана на лжи, обмане и лицемерии. Рисуя картины алогической действительности, в которой все происходит «наоборот», вопреки здравому смыслу, чести и правде, Капнист создает художественный образ «маскарада», где все люди, «закрывшись масками, не свой нам кажут вид».[1]
1
«Путевая тетрадь» № 2. — Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинского дома) АН СССР, ф. А. Н. Майкова. Далее ссылки на этот архив даются сокращенно: ПД. Архивное название «Путевые тетради» неточно, ибо записи в них относятся не только к 1777 г., когда Львов и Хемницер путешествовали по Западной Европе вместе с М. Ф. Соймоновым.
2
См. об этом: Г. В. Ермакова-Битнер, Поэты-сатирики конца XVIII — начала XIX века. — Сб. «Поэты-сатирики конца XVIII — начала XIX в.», «Б-ка поэта», Б. с., Л., 1959, с. 8–15.
1
Это близко к образу жизни-театра в фонвизинском «Послании к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке»: Создатель твари всей, себе на похвалу, / По свету нас пустил, как кукол по столу. / Иные резвятся, хохочут, пляшут, скачут, / Другие морщатся, грустят, тоскуют, плачут…