но уже глуше и где-то дальше.
– Кого это там черти душат? Выйди, узнай,– сказала жена,–
еще с лестницы сорвется. Перила-то, почесть, все на топливо
растаскали.
Швейцар нехотя вышел на лестницу.
– О господи, батюшка,– донеслось откуда-то сверху,– уперся
головой во чтой-то, а дальше ходу нет.
63
– Да куда тебя нелегкая занесла! – послышался другой голос
значительно ближе.
– Должно дюже высоко взял. Уперся головой в какой-то
стеклянный потолок, а вниз ступить боюсь. Замерли ноги да
шабаш. Уж на корячки сел, так пробую.
– Кто там? Чего вас там черти носят? – крикнул швейцар.
– Голубчик, сведи отсюда! Заблудились тут в этой темноте
кромешной. Стал спускаться, да куда-то попал и не разберусь:
где ни хватишь – везде стены.
– К кому вам надо-то?
– К швейцару, к бывшему.
– Да это ты, что ли, Иван Митрич?
– Я, батюшка, я! К тебе со старухой шел, да вот нечистый
попутал, забрел куда-то и сам не пойму. Чуть вниз не
чубурахнул. А старуха где-то ниже отбилась.
– Я-то не отбилась. Это тебя нелегкая занесла на самую
голубятню.
Швейцар сходил за спичками и осветил лестницу.
Заблудшийся стоял на площадке лестницы, в нише, лицом к
стене и шарил по ней руками.
– Фу-ты, черт! Вон куда, оказывается, попал. Все правой
стороны держался. Лестница-то вся обледенела, как хороший
каток... того и гляди.
– Воду носим,– сказал швейцар,– да признаться сказать, и
плеснули еще вчерась маленько, а то, что ни день, то какая-
нибудь комиссия является,– кого уплотнять, кого выселять. Тем
и спасаемся. Нижних уплотнили, а до нас не дошли – так вся
комиссия и съехала на собственном инструменте.
– Надо как-нибудь исхитряться.
Все спустились в квартиру.
– Ну и страху набрался,– говорил гость,– думал: ума
решаюсь: где ни хвачу рукой – везде стенка...
– Спервоначалу тоже так-то путались,– сказала жена
швейцара,– зато много спокойней. Сами попривыкли, а чужому
тут делать нечего.
– Это верно. А то какой-нибудь увидит, что чисто, сейчас
тебя под статью подведет, и кончено дело.
– Не дай бог...
– А вот хозяин мой этого не понимает, все норовит чистоту
навести.
64
Швейцар молчал, а когда жена вышла на минуту в коридор,
сказал:
– Наказание с этими бабами... Перебрались сюда, думал, что
получше будет, чем в подвале, а она тут как основалась, так и
пошла орудовать. Из кресел подушки зачем-то повытащила.
Теперь у нее в них куры несутся. Тут у нее и поросенок, тут и
стирка, тут и куры, а петуха старого вон между рамами в окно
пристроила.
– Отдельно? – спросила старушка-гостья.
– Да, молодого обижает. Это они с невесткой тут орудовали,
когда я за продовольствием ездил. Из портьер юбок себе
нашили. Не смотрит на то, что полоска поперек идет,
вырядилась и ходит, как тигра, вся полосатая.
За дверью послышалась какая-то возня и голос хозяйки:
– Ну, иди, домовой, черти тебя носят!
Дверь открылась, и из темноты коридора влетел выпихнутый
поросенок, поскользнулся на паркете и остолбенел;
остановившись поперек комнаты, хрюкнул.
– Это еще зачем сюда?
– Затем, что у соседей был. Спасибо, хватилась, а то бы
свистнули.
– Ты бы еще корову сюда привела,– сказал угрюмо швейцар.
– А у тебя только бирюльки на уме... Вот хозяина-то бог
послал...
– Ну, старуха, будет тебе...
– Да как же, батюшка: барство некстати одолело. Первое
дело из подвала сюда взгромоздился. Грязно ему, видите ли, там.
Умные люди на это не смотрят, а глядят, как бы для хозяйства
было поудобнее. Теперь вон на нашем месте, что поселились,– у
них коза прямо из окна в сад выходит. А тут поросенка сама в
сортир носи. А лето подойдет, погулять ему,– нешто его, демона,
на пятый этаж втащишь. И опять же каждую минуту выселить
могут. Это сейчас-то отделываешься: лестницу водой
поливаешь, а летом, брат, не польешь...
На лестнице опять послышался какой-то крик и странные
звуки, похожие на трепыханье птицы в захлопнувшейся клетке.
– Что это там, вот наказанье. Пойди посмотри.
Швейцар вышел, и хозяйка продолжала:
– Вон соседи у нас – какие умные люди, так за чистотой не
гонятся. Нарочно даже у себя паркет выломали, чтоб никому не
завидно было, два поросенка у них в комнате живут, да дров
65
прямо бревнами со снегом навалили. А окно разбитое так
наготове и держат – подушкой заткнуто,– как комиссия идет, они
подушку вон и сидят в шубах. Так у них не то чтоб комнату
отнимать, а еще их же жалеют: как это вы только живете тут? А
они – что ж, говорят, изделаешь, время тяжелое, всем надо
терпеть. Вот это головы, значит, работают.
– Верно, матушка, верно.
– Тоже теперь насчет лестницы: освещение было сделал, мои
матушки! Ну, лампочку-то хоть на другой день какие-то добрые
люди свистнули. Я уж говорю: что ж ты, ошалел, что ли? Сам в
омут головой лезешь. Теперь кажный норовит в потемочках
отсидеться, а ты прямо на вид и лезешь. Вот теперь темно на
лестнице, сам шут голову сломит, зато спокойны: ни один леший
за комнатой не лезет, от всякого ордера откажется. Намедни
комиссия приходила, чуть себе затылки все не побили:
поскользнется, поскользнется, хлоп да хлоп!
Вдруг на лестнице послышался голос швейцара, который
кричал на кого-то:
– Куда ж тебя черти занесли? Не смотрите, а потом орете.
Вот просидела бы всю ночь тут, тогда бы знала.
Швейцар вернулся в свою комнату и с досадой хлопнул
дверью.
– Что такое там? – спросила жена.
Швейцар повесил картуз на гвоздь, потом сказал:
– Старуха какая-то не разобралась в потемках, вместо двери
в лифт попала да захлопнулась там.
66
Итальянская бухгалтерия
Семья из пяти человек уже третий час сидела за заполнением
анкеты... Вопросы анкеты были обычные: сколько лет, какого
происхождения, чем занимался до Октябрьской революции и т.
д.
– Вот чертова работка-то, прямо сил никаких нет,– сказал
отец семейства, утерев толстую потную шею.– Пять каких-то
паршивых строчек, а потеешь над ними, будто воз везешь.
– На чем остановились? – спросила жена.
– На чем... все на том же, на происхождении. Забыл, что в
прошлый раз писал, да и только.
– Может быть, пройдет, не заметят?
– Как же пройдет, когда в одно и то же учреждение; болтает
ерунду.
– Кажется, ты писал из духовного,– сказал старший сын.
– Нет, нет, адвокатского, я помню,– сказал младший.
– Такого не бывает. Не лезь, если ничего не понимаешь. Куда
животом на стол забрался?..
– Что вы, батюшка, над чем трудитесь? – спросил, входя в
комнату, сосед.
– Да вот, все то же...
– Вы уж очень церемонитесь. Тут смелей надо.
– Что значит – смелей? Дело не в смелости, а в том, что я
забыл, какого я происхождения по прошлой анкете был.
Комбинирую наугад, прямо как в темноте. Напишешь такого
происхождения – с профессией как-то не сходится. Три листа
испортил. Все хожу, новые листы прошу. Даже неловко.
– На происхождение больше всего обращайте внимание.
– Вот уж скоро три часа, как на него обращаем внимание... В
одном листе написал было духовного,– боюсь. Потом почетным
гражданином себя выставил,– тоже этот почет по нынешним
временам ни к чему... О господи, когда же это дадут вздохнуть
свободно!.. Видите ли, дед мой – благочинный, отец –
землевладелец (очень мелкий), сам я – почетный дворянин...
– Потомственный...
– То бишь, потомственный. Стало быть, по правде-то, какого
же я происхождения?