были неправославные, потому что они забыли о душе.
Все с облегчением вздохнули. Собравшиеся было
прошмыгнуть в дверь поспешно хлынули назад и окружили
говорившего.
– Правильно.
– Продолжается.
– Значит, о попе?
– Слава тебе, господи, приход-то не из одних басурманов
состоит,– есть которые и о душе помнят. Достойный человек
всегда себе место найдет. Если человек представительный и с
голосом.
– С голосом – конечно... А вот щупленьким-то теперь всем
беда,– сказал Федор, покачав головой.
– В Рожнове был такой,– сказал Прохор Степаныч, вынимая
кисет из-за голенища и усаживаясь на окно,– человек смирный,
тихий, душевный, а не дал бог голосу... и худ. Десять лет с ним
84
бились. Наконец видят – мочи нет больше, говорят: уходи
подобру. А на его место уж просился один. Человек, нужно
сказать, непутевый, но голосище – труба архангельская. Как
рявкнет, в ушах больно.
– Вот это здорово,– сказали голоса с разных концов.
– Аршин двух с половиной росту,– продолжал Прохор
Степаныч,– пузо, и волос волнистый всю спину покрывает.
– Да... вот такого бы.
– Достойный священник,– станет служить на Пасху, скажем,
так торжества этого одного не оберешься.
– Где ж там.
– Все-таки старый-то упросил было рожновских оставить
его.
– Упросил? – сказали с сожалением голоса.
– Да. Но случись у тамошнего купца похороны, пригласил он
двух попов для собора да этого борова горластого. Как вышел
он...
Все затаили дыхание.
– Как вышел он,– повторил Прохор Степаныч,– с Евангелием
– во всю дверь. Как заревет... Все ребятишки, что у амвона
стояли,– так их и шибануло к стене.
– Ах, здорово...
– Ну, конечно, полонил. Да уж и старый батюшка увидел, что
тягаться ему не под силу, натужается, натужается, а ничего у
него не выходит, ну, и подал на перевод. Так когда он уходил, все
плакали. Очень уж душа хороша была у него.
– Хороша?
– Страсть.
– Народ чувствует. Что другое, а уж душу он за семью
печатями почувствует.
– Да уж народ насчет души...
– Почище архирея разнюхает,– сказал Сенька, подмигнув.
– А тебе бы только оскаляться,– сказал, недовольно
посмотрев на Сеньку, Прохор Степаныч,– тут об серьезном, а
он...
Все помолчали.
– Что-то нам завтра господь пошлет...
– Да, только надо смотреть, чтоб человек достойный был.
– А представительный из себя-то?
– Вон прасол видел его.
Все оглянулись на прасола.
85
– Ростом с Бориса будет,– сказал прасол.
– Хорош... А насчет волос как?
– Волос не видел, под шляпу были припрятаны.
– Служить будет – не подпрячет,– сказал огородник.
86
Три кита
Как только прошел слух, мужики сейчас же выбрали
комитет. А в комитет избрали трех человек: Николая-сапожника,
Степана и лавочника.
Николая выбрали за то, что он очень долго говорить мог и
выдумывать то, чего до него никто не выдумывал.
Степана выбрали за то, что у него душа была уж очень
хорошая, он всегда говорил о том, чтобы всем было хорошо и
чтобы все было по справедливости, и все были бы равны.
И совесть у него была замечательная. Он скорее своему готов
был отказать, но чужому никогда не отказывал.
Лавочника выбрали просто от хороших чувств. От этих же
чувств выбрали бы и помещика, чтобы показать, что они зла не
помнят, но не решились, побоявшись молодых, которые должны
были скоро вернуться с фронта. И потому остановились на
лавочнике.
– Он хоть жулик номерный, но деляга,– говорили мужики.
– Без жулика нешто можно, потому он тебе все знает, где, как
и что. Может, он не для себя только будет стараться, а и для
обчества.
– Довольны своими? – спрашивали соседние мужички из
слободки.
– На что лучше. Одно слово – три кита. На подбор.
Деятельность избранных распределилась очень хорошо.
Николай работал головой и языком. Он добивался главным
образом того, чтобы устроить жизнь так, как еще нигде не было.
И потому он взял на себя разработку планов, проектов.
– Главное дело – выдумать,– говорил он,– а сделать-то
всякий дурак сделает.
Но у него был один серьезный недостаток: он свои планы
никогда не согласовывал с жизнью. Чем меньше возможности
было выполнить на деле то, что он придумал, тем для него было
лучше: значит, так сразу далеко шагнул, что и рукой не
достанешь. Значит, голова работает.
А голова, действительно, хорошо работала: не проходило
дня, чтоб его не осеняла новая идея. Идей этих было столько,
что он едва успевал их выкладывать, и даже часто сам забывал
сегодня о том, о чем говорил вчера.
87
– Что ж ты, черт! Ведь вчера совсем другое говорил! –
кричали ему мужики.
– Нешто все упомнишь,– отвечал Николай,– хорошо у вас
одно дело, а я обо всем думаю.
Начал он с того, что деревню сразу превратил в столицу. По
его плану, нужно было открыть школу для взрослых, столярную
мастерскую, агрономические курсы, народный дом,
пчеловодные курсы и театр. И все сразу и в разных помещениях,
чтобы путаницы не было.
– А денег откуда возьмешь? – спрашивали мужики.
– Ерунда. По копейке со всех соберем, вот тебе и школа для
взрослых.
– А насчет столярной мастерской?
– Ерунда. По две копейки со всех соберем, вот и все.
– А на агрономические курсы, значит, по три будет?..
На другой день школа и курсы отменялись, потому что у
Николая мысль направилась куда-нибудь совсем в другую
сторону. И мужики облегченно вздыхали при мысли, что одна
копейка, две копейки и три копейки останутся в кармане. И
чувствовали даже повышенное расположение к Николаю, что он
так хорошо говорил, и в конце концов ничего не придется
платить за это.
Такие перемены в решениях и планах Николая происходили
оттого, что он никак не мог утерпеть, чтобы не говорить о
задуманном со всяким встречным или первым попавшимся под
руку приятелем, И если таких приятелей попадалось десятка
полтора, то к вечеру задуманное до того ему надоедало, и так он
уставал от него, точно работал целую неделю день и ночь.
– Как у тебя голова только терпит? – говорили мужики.
– Что ж сделаешь-то, время такое, надо стараться,– отвечал
Николай,– зато теперь про нас в газетах пишут.
И, правда, писали, что в таком-то селе открылась школа для
взрослых, народный дом, пчеловодные курсы и т. д. Это
происходило потому, что Николай в волостном комитете
рассказывал председателю, как о задуманном, председатель
волостного комитета рассказывал в уездном комитете, как о
начатом, председатель уездного рассказывал в губернском,
почти как о законченном, в расчете на то, что пока он до
губернии доедет, там уж обделают дело. А тот печатал в газете,
как об открытом.
88
И не только не видели никакого убытка от деятельности
Николая, а частенько получали и кое-какую выгоду. Николай
вдруг решит разобрать на школу помещичью кухню. Разберут с
удовольствием. Но школу класть еще не начали, как у Николая
новая идея.
А кирпич лежит свободный.
А в хозяйстве он каждому нужен.
И когда Николай решит общественную библиотеку
построить, наложивши на каждого по четыре копейки, то
оказывается, что четырех копеек платить не придется, потому
что и никакого кирпича нет.
Пойдет посмотреть на то место, где лежал кирпич – его и,
правда, нет.
– Ну, и черт с ним,– скажет Николай,– какая тут библиотека,
когда бани нету, ходим все как черти немытые.