Я уже говорил, что нас, коммунистов, тюремные власти не считали политическими заключенными, а причисляли к уголовникам. Но сами заключенные выделяли нас из своей среды. Мы считались «иными». И надо сказать, что остальные заключенные нас любили, так как мы помогали каждому чем только могли. Они уважали нас, потому что чувствовали, что наша солидарность какая-то особенная и не похожа на их круговую поруку.
Им было непонятно, почему мы, оказавшись «врагами» общества, не воруем, не занимаемся взломкой денежных сейфов, не фабрикуем фальшивых денег — мол, больше пользы и меньше риска. Они смотрели на нас с недоумением, когда мы рассказывали, что боремся за такое общество, где каждый должен будет работать. Капитализм устраивал уголовников больше…
В тюремных мастерских мы разделились тоже на два лагеря. Уголовники развлекались тем, что рассказывали друг другу непристойные анекдоты, мы же обсуждали различные теоретические вопросы и беседовали по поводу политических событий.
Так в тюрьме существовало два разных мира, которые, однако, были тесно связаны множеством всяких мелочей, ну, например: как достать что-нибудь из съестного или сигареты… Да, сигареты были предметом особенной заботы — ничего не нужно было здесь человеку так, как щепотка табаку.
А знаете, пожалуй, почему? Потому, что табак не разрешалось передавать в посылках. И все-таки, хотя и с большим трудом, нам удавалось перехитрить начальство.
В общей камере пересыльного корпуса сегедской тюрьмы нас сидело четверо. Трое заключенных были старыми уголовниками, карманными ворами, взломщиками. Встретили они Меня словами: «Нет ли пыльцы (иначе говоря, табака) или по крайней мере спичек?» Я объяснил им, что у меня все отобрали во время ареста.
— А ты что, еще никогда не бывал в тюрьме?
Я сказал, что бывать приходилось, и не раз, — сначала сидел две недели, а потом три месяца в военной тюрьме. Они начали подсмеиваться:
— Молокосос ты еще, как видно. Ну, платок хоть чистый у тебя есть? Только совсем чистый.
Платок, на счастье, был: прежде чем меня перевели сюда, я сумел выстирать все свои пожитки.
Теперь начал говорить взломщик. Это был человек с большой лысой головой, с рябоватым лицом и пропитым голосом.
— Давай сюда, сейчас он станет черным, как кофе.
— Что? Кофе? В тюрьме? Не понимаю, для чего тогда нужен чистый носовой платок.
Взломщик взял платок и разорвал его на тоненькие ленточки. Сначала он поджег одну ленточку, а от нее все остальные. Потом вынул из кармана маленькую коробочку и положил на нее сажу.
— Теперь я покажу, что это за кофе и для чего он служит.
Он вытащил маленький фарфоровый кружочек, очевидно от патрона лампы, и тонким слоем пепла намазал края. После этого взял пиджачную пуговицу и шпагат. Обычно так играют ребята: продевают через дырочки в пуговице шпагат, потом надевают на два пальца и крутят — пуговица вертится. Вот так сделал и он. Потом взял один конец в зубы и, когда пуговица стала быстро вращаться, осторожно дотронулся ею до края фарфорового кружочка. Часть кружочка очень быстро накалилась докрасна. Тогда один из моих новых соседей достал из-под топчана коробку сигарет. От накаленного кружочка фарфора все четверо прикурили.
— Ну, вот видишь, — сказал взломщик, — этого носового платка нам хватит теперь вместо спичек на целый месяц. Мозгами должен пораскинуть человек, если у него нет денег.
Под топчаном из стены вынимался кирпич, и в отверстие можно было просунуть руку до самого плеча. Целые поколения узников терпеливо и осторожно выцарапывали эту дыру.
Потом меня научили, как незаметно пронести сигареты: можно, например, прятать их в подкладке сумки, в которой приносят передачи, или класть в жестяную коробочку и запекать в хлеб или калач.
От них и других «стариков» я научился тысячам мелочей, которые так необходимы в тюремной жизни, азбуке Морзе, изготовлению различных инструментов из кусочков проволоки, гвоздей, вытащенных из ботинок, и многому другому. Сидящие со мной в камере хотя и не согласны были с моим мировоззрением, но охотно передавали мне свой «опыт», с тем чтобы я, в свою очередь, передал его другим товарищам.
Каким находчивым может быть человек, оказавшись совсем в безвыходном положении, я узнал только здесь. Поэтому, когда я попал в одиночку вацской тюрьмы, все мне было уже нипочем.
На полу, под одной из каменных плит, у меня был великолепный склад. У трубы центрального отопления мы просверлили в стене отверстие (это было нетрудно, так как стена, оказавшаяся из гипса и штукатурки, легко подалась) и передавали на клочках бумаги друг другу весточки. Собран у меня был и весь инструмент — от швейных иголок до ножниц. Была и сумка, в которой мне приносили передачи и чистое белье. Я уже говорил, что, перед тем как попасть в Вац, я был в Сегеде и там тюремщики, наверное, с десяток раз проверили сумку, но никаких потайных кармашков не нашли.