Для нас, для пролетариев, от этого, пожалуй, зависела вся жизнь…
Мне казалось, что сама земля взбунтуется и камни зашевелятся. Что ж, у нас нет оружия, но мы сами встанем живой стеной и голыми руками задержим наступление или умрем все до одного. Я не верил известиям, не хотел верить, хотя сомневаться не было никаких оснований. Неужели всему конец?
Ведь люди ходят по улицам. Народ толпится на трамвайных остановках, трудится у станков в Чепеле, Кишпеште, Уйпеште — кругом, во всех предместьях.
Я стоял в каком-то оцепенении возле лестницы в вестибюле Городского Совета и смотрел, как вокруг меня взволнованно суетились и сновали люди. В черных кожаных куртках ходили взад и вперед с угрюмыми, потемневшими лицами солдаты отрядов «Ленинские бойцы». Маленькими группами собирались депутаты Совета Пятисот и тихо переговаривались.
Вдруг я увидел одного знакомого из Дома Советов, бросился за ним и догнал уже у выхода:
— Как дела? Что же теперь будет? Что вы решили?
— Ты завтра утром должен уехать с правительственным поездом.
— Куда?
— Австрийцы дают право убежища.
О многом мне хотелось его расспросить, но он сдержанно произнес: «Это приказ» — и ушел. Он сел в открытую серую офицерскую машину. Тарахтя, автомобиль укатил.
Сколько времени стоял я взволнованный, растерянный, не помню. Очнулся, когда вестибюль совсем опустел и в здании воцарилась тишина. Швейцар и еще какой-то старик возились у ворот.
— Значит, закрываем, — пробормотал дед.
Я отошел в сторону. Загремели тяжелые кованые створы.
— Значит, закрываем. — Старик тяжело вздохнул и с трудом закрыл замок.
Я обратился было к нему с вопросом, но он безучастно молчал. Я попытался узнать, не слышал ли он, мол, как все случилось, но старик пробормотал свое неизменное «значит, закрываем» и тяжелой поступью зашагал прочь.
И только тут пришло мне в голову, что я не знаю даже, в какое время и с какого вокзала отправляется поезд. Опрометью бросился я в Дом Советов. (Это огромное здание стояло на берегу Дуная. Прежде оно было гостиницей «Хунгария», позднее, во время штурма Будапешта, его разрушили. Теперь на его месте разбит парк…)
В Доме Советов всё стояло вверх дном, все сновали, суетились. В вестибюле солдаты Красного караула и солдаты отряда «Ленинские бойцы» готовили к отправке тяжелые пулеметы, диски с патронами. Все бегали, что-то тащили. Раздавались тревожные возгласы. Я показал часовому удостоверение.
— Все равно, товарищ, никого здесь не найдете.
— Я только хотел бы выяснить… потому что я тоже еду завтра с правительственным поездом… Когда мы отправляемся и откуда?
Он толком ничего сказать не мог, но разыскал кого-то из служащих. Тот объяснил: отправляемся отсюда, из Дома Советов, утром, между половиной девятого и девятью. Почему он назвал неверное время? То ли сам ошибся, то ли другие ввели его в заблуждение или просто хотел обмануть, не знаю.
Когда на другое утро я зашел в Дом Советов, он был совершенно пуст. В нем стояла такая гулкая тишина, что мне показалось, будто я хожу среди стен разрушенного города… В длинных коридорах гулял утренний ветерок, отворяя двери настежь.
Я несколько раз крикнул, но даже эхо не отзывалось.
С большим трудом мне удалось наконец найти какого-то старика. Он был дряхл и придурковат. Как выяснилось, он работал при кухне, когда здесь еще была гостиница. Надеясь, что еще вернутся прежние времена, он остался при кухне Дома Советов. Старик казался живой принадлежностью больших сверкающих котлов, холодильников, широкой блестящей плиты.
— Уехали господа-товарищи, — пробормотал он, — все уехали.
— Когда?
— Давно уже.
— А все-таки?
— Не то час, не то полтора часа назад.
Выходя из здания, я столкнулся в подъезде с Белой К. (он работал в Народном комиссариате внутренних дел). Ему тоже сказали, что надо прийти в половине девятого. Бела К. был по профессии слесарь-лекальщик. Мы были знакомы с ним очень давно, еще с довоенного времени, и сложилось так, что на трех заводах пришлось нам работать вместе. Ну, и, конечно, в профсоюзе металлистов. Бела был небольшого роста, коренастый, всего на четыре года моложе меня, однако вполне мог сойти за моего сына, так молодо выглядел. Сейчас он был очень грустен, и мне показалось даже, что в глазах его недавно стояли слезы. Но, может быть, глаза были просто красными от бессонницы.