— Я понял.
— …Которые будут слегка хромать, ибо эндокринные железы и нервная система…
— Я понял: не перфорационная лента и ткацкий станок…
— Да. Но ткацкий станок продолжает работать и, конечно, в соответствии с испорченной, именно благодаря испорченной ленте, ткет образцы. Возможно, и неплохие, оригинальные, причудливые, наверно даже красивые образцы.
— Только не те, что нужно.
— Да. Не те, что задумывали, планировали, ждали от нее.
— Нелогичные, бессмысленные образцы.
— Нет, нет. В соответствии с деформированной перфорационной лентой совершенно логичные, четкие, последовательные образцы.
Наступило молчание.
— Словом, это эндокринойя.
— Пока не пройдет испорченная, смятая, сжатая часть ленты… — Он вздохнул. Стал более человечным. Родственным. — Но неизвестно заранее, когда это будет.
Теперь уже прямая дорога вместе с нами бежала в городок, где мы выедем на магистральное шоссе. Перед нами открылся заснеженный пейзаж, низкие холмы предгорья сливались с туманными полями Альфельда.
— Ты ее вылечишь?
— Да. — И теперь, пожалуй, это говорил не врач.
Я попытался представить себе Аготу. Растерянную, больную. И все же, как диктует сама болезнь, логичную, последовательную, если угодно, разумную. Словно кто-то живет подле нас в другом гравитационном пространстве, иначе расположены у него голова и туловище, другая горизонталь, вертикаль, кривизна… Нет, нет, это ужасно! Хуже, чем… Хуже не бывает.
— Лайош, пожалуйста, не щади меня. Все равно мне не избежать потрясения. Подготовь меня, я должен знать, что нас ждет…
Мы доехали до городка — один за другим два оживленных перекрестка; Лайош сделал вид, что не слышит моих слов. Наконец мы выехали на магистральное шоссе, последние дома остались позади.
— Правда, надо тебя подготовить. — И он замолчал, не зная, с чего начать, или забыл обо мне.
— Какие симптомы у Аготы? В чем, как проявляется болезнь?
— По сути дела, ни в чем. Несведущий человек не обнаружил бы никаких отклонений от нормы. И ты тоже, не зная, что это эндокринойя, сказал бы, что Агота…
Мы обогнали грузовик с прицепом. В грохоте мне показалось, будто я не расслышал…
— Что?!
— Я говорю: влю-бле-на.
— Влюблена?! Ну это… Не понимаю и не верю. Говоришь, никаких отклонений от нормы… Больше двадцати лет мы прожили вместе; Агота уравновешенная, образованная женщина; у нее двое детей, она руководитель отдела культуры солидного еженедельного журнала. И ей сорок семь лет. Точней, сорок семь будет летом, седьмого августа.
— А почему нет? — Лайош раздраженно тряхнул головой. — Такое уже бывало.
— Но Агота!
Я попал в точку. Он долго молчал.
— У нее одна из самых распространенных форм эндокринойи. И наиболее безвредная, по крайней мере для
— Не кричи, пожалуйста! Попович не врач. Впрочем, он даже отказался работать у нас. Ходит только навещать Аготу.
— И ты разрешаешь?
— Не могу запретить. Тем более потому, что это может непредвиденным образом повлиять на состояние больной. Я пытался.
— Надо пожаловаться на этого хулигана!
— Чего ты этим добьешься? Агота возьмет его под защиту.
— А эндокринойя?
— В судебной медицине она пока еще не служит критерием невменяемости.
— И мы допустим, чтобы жертвой проходимца, бабника, живодера стала твоя сестра, моя жена?
Пожевав губами, он сказал наконец:
— Я не могу… Мы не можем… По всем признакам этот человек серьезно любит Аготу.
— Не шути! Агота не сопливая медсестричка. Сорокасемилетняя женщина… В августе ей исполнится…
— А Поповичу пятьдесят два. Он уже не мальчик.
— Тем более…
— Для своего возраста Агота еще очень привлекательная женщина.
— «Для своего возраста», разумеется… Знаю. Наверно, даже лучше тебя! Не твою сестру хотел я обидеть, когда усомнился в пылкой, чистой любви Хубы Поповича.
— Я уже просил тебя не кричать.
Тут наш спор приобрел несколько иной характер. Стал академическим. И сосредоточился на одном.
Под конец Лайош очень серьезно взял с меня слово, что я даже не упомяну Аготе о ее болезни.
— Если надеешься, что она когда-нибудь поправится, ни слова! Эндокринойи нет! Понятно? Нет ее. Это не шутка!.. Есть любовь. Есть то, что Агота говорит. И ты будешь сдерживать свои страсти. Когда-нибудь все равно она узнает, что была больна. Поймет это. И наступит выздоровление.