Мужской голос. Ребенок-то — он не будет ждать… Господин доктор, проснитесь! Господин доктор!
Муж Моники. А? Что такое? Что вам угодно?
Мужской голос. Роженица в тридцать седьмом доме. Срочно просят вас, очень просят прийти.
Муж Моники (вздыхает, охает.) Моника, дай мне мою сумку с инструментами. А в домашней аптечке у меня где-то была еще одна ампулка кофеина.
Моника. Не надо кофеина! Милый! Лучше съешь суп.
Муж Моники. Давай кофеин. После супа я еще сильнее захочу спать. Ну, пошли! Где ваш тридцать седьмой дом?
Мужской голос. Далеконько отсюда будет, это точно!
Дверь бомбоубежища открывается, в это время раздается оглушительный взрыв, дверь захлопывается, взрывы удаляются.
………………………………………………………………
Моника. Я сидела на койке, ломая в отчаянии руки. Минометный обстрел продолжался всю ночь, а к утру даже усилился. Муж все еще не возвращался. В ужасе отгоняла я страшные мысли, суеверно боясь накликать на себя беду. Наконец к полудню дверь убежища распахнулась и вошли два санитара с носилками.
………………………………………………………………
Санитар. Здравствуйте. Не знаю, сюда нам или нет? Говорят, сюда. В документах стоит, что он здесь живет…
Моника. Боже, что случилось?
Пожилой врач. Стена на него рухнула. Перелом позвоночника. (Пауза. Кашлянув, врач продолжает.) Время сейчас такое! Соберитесь с силами. Организм у моего юного коллеги крепкий… И хотя, как я вижу, за последнее время он надломился, но надеюсь, переборет болезнь, выдержит… Хотя и…
Моника. Что хотя?…
Пожилой врач. Ходить он едва ли сможет… Так сказать, полноценным человеком он, к сожалению, уже не будет.
Моника. Все равно какой, лишь бы жил…
………………………………………………………………
И он выжил. Но, как и предвидел старик доктор, на ноги больше так и не поднялся. Настали дни освобождения. Большое всеобщее счастье. А у меня такое горе! Разрушенная квартира, разрушенная жизнь… Муж мой не был терпеливым больным. Бедняжка, я его понимаю. Человек в тридцать лет, спортсмен, полный желания жить, оказывается в инвалидной коляске… Я прятала от него яды. О лечении он и слышать не хотел, знал, что бесполезно, но я все равно металась в поисках помощи, возила его на консилиумы, платила спекулянтам бешеные деньги за какие-то заграничные лекарства… На это у нас вскоре ушло все, что уцелело после войны. Теперь уже все чаще и мучительней вставала проблема: что нам есть? На сентябрь мне обещали место учительницы, а до той поры… Я пошла на общественные работы, как большинство людей. Мы очистили от руин Бульварное кольцо, украсили его к празднику Первое мая. Теперь я находила радость в труде. Мне кажется — и другие также. Страна лежала в развалинах. Свирепствовали голод, инфляция, а работа все же весело спорилась.
Шум улицы.
………………………………………………………………
Бела. Моника, переодетая принцесса! Кого я вижу под этим ситцевым платочком?
Моника. Бела, вы ли это?
Бела. Сейчас все расскажу одним духом. Скрывался на Альфельде, затем создавал партийные ячейки, был председателем уездной комиссии по проведению земельной реформы, секретарем уездного комитета и чуть ли не самим господом богом. После освобождения Будапешта я долго не выдержал. Первого апреля я был уже дома: вместе с ребятами из молодежного демократического союза организовал в одном из зданий королевского замка рабфак. А вы?
Моника Я на общественных работах. Вы же видите…
Бела. Браво! Все мы — труженики! Погодите, а вы не хотели бы пойти работать к нам на рабфак? Преподавателем, воспитателем, уборщицей, поварихой, заместителем директора? Не пугайтесь, там вы будете делать пока то же, что и здесь. Мы разбираем развалины. (Смеется, затем кричит.) А ну, ребята, берись за кирки, постоим за честь нашего рабфака!
Моника. Бела, смотри, кто это в пролетке?
Бела. Ласло!
Ласло. Наконец-то! А я-то жду не дождусь, когда они обратят внимание на бедного человека.
Бела. Ласло! Лаци! Дай обнять тебя, дружище! Но что с тобой? Ты разъезжаешь в коляске? Таким барином заделался с той поры, как расстался с нами под Биаторбадью!
Ласло. На чем-то надо же мне добираться до вас, будапештцев? Поезда не ходят, ничего лучшего нет. Сейчас я секретарь обкома в Задунайском крае. А ты?