От голода он не умрет, нет. Жажда прикончит его гораздо раньше. Да, такие вот дела. Отныне Пирсон — живой труп. Как мозг в банке… Но времени, чтобы подумать о своей жизни, оставалось недостаточно.
Пожалуй, он всю жизнь был «живым трупом». Ведь ни к кому и ни к чему не испытывал он особенно сильных чувств, и даже к себе относился в общем-то равнодушно. Никому никогда не делал добра, а для зла — для настоящего зла — у него просто не хватало способностей. Пирсон безвольно тащился по жизни, не оставляя в ней никакого заметного следа.
Даже будь я деревом, устало думал Пирсон, от меня было бы больше прока. Интересно только, хорошее ли могло получиться дерево?.. Уж наверно, не хуже, чем человек. Хуже некуда… Он вспомнил себя в молодости — мелкий проныра, слюнтяй в общем-то. Вспомнил, как юлил перед другими, более опытными и удачливыми преступниками, надеясь пролезть в их компанию, прижиться в том обществе.
М-да, из него даже лизоблюд получился неважный. А жить честно не получалось — он несколько раз пробовал. Реальный честный мир относился к нему столь же безразлично и презрительно, как мир добропорядочный. Оставалось просто существовать в том сумрачном, склизком вакууме, что он сам же для себя и создал, — без взлетов мыслей и чувств, практически без движения.
Вот если бы… Нет, перебил себя Пирсон. Все равно умирать; и хоть раз в жизни, пусть только самому себе, нужно сказать правду. Все его беды — от него самого, только от него. И никто другой, как он всегда себя уверял, здесь не виноват. Ведь ему несколько раз встречались люди, которые из сострадания хотели помочь, однако он каждый раз умудрялся все разрушить. Жизнь не удалась, чего уж там, и надо хоть умереть, не обманывая самого себя.
Когда-то Пирсон слышал, что смерть от жажды — штука очень неприятная…
Солнце село, но никакой луны на небе не появилось. Разумеется, нет. Такой маленький мир просто не может позволить себе подобное украшение. Чудо, что тут хоть атмосфера-то есть. Интересно, лениво подумал Пирсон, есть ли тут жизнь? Может быть, растения? Падал корабль слишком быстро, чтобы тратить время на подобные вопросы, да и не до того было. Теперь же он не мог даже повернуть голову, и оставалось лишь гадать.
Легкий ночной ветерок холодил кожу, и Пирсону стало немного лучше: днем здорово припекало. Однако приятный холодок ощущался только лицом. Нервные окончания всех других частей тела молчали. Возможно, у него сильные ожоги, но если так, они его нисколько не беспокоили. В этом смысле — даже благо.
Когда встало солнце, Пирсон еще не заснул. По его прикидкам день на планете длился часа три или четыре, и столько же — ночь. Практической пользы от этих выводов не было никакой, но они хоть как-то занимали мысли. Пирсон постепенно привыкал к своему положению. Говорят, человеческий разум может привыкнуть к чему угодно…
Спустя какое-то время он обнаружил, что его уже не беспокоит мысль о смерти. Она воспринималась даже с облегчением: не надо больше бежать — от других и от себя. Никто о нем не всплакнет. Никто не хватится. Исчезнув, он просто избавит мир от своего досадного присутствия… Однако теперь — слабо, но безошибочно — давали себя знать первые признаки жажды.
Прошло еще несколько коротких дней, и в небе появились облака. Раньше Пирсон никогда не обращал внимания на облака и лишь изредка замечал погоду. Сейчас, однако, у него появилось и время, и желание изучить в подробностях и то, и другое — больше он все равно ничего не видел. Как-то раз он подумал, что сможет повернуть голову здоровой рукой, но оказалось, такой сложный маневр ему не под силу: рука не настолько хорошо его слушалась.
Ощущения это вызывало очень странные. Мысль о том, что единственная рука, которая хоть как-то еще слушалась, вдруг отказала, напугала Пирсона больше, чем неминуемая гибель.
Облака все сгущались, но Пирсон взирал на них теперь без интереса. Дождь, может, и продлит его жизнь на несколько земных суток, но тогда он в конце концов умрет от голода. На концентратах из аварийного пайка он мог бы продержаться несколько месяцев — дольше, чем в обычных условиях, если учесть его неподвижное состояние. Но с таким же успехом они могли сгореть вместе с кораблем: ему все равно до них не дотянуться.