— Счастливого пути! — говорит отец, все встают, и отец уже не в силах помешать тревоге гореть в его глазах.
— Дай бог нам опять увидеться…
Он целует сына в губы и в округлые веки закрытых от волнения глаз.
Артавазд очнулся от внезапного броска коня. Нагнув голову, широкими кругами рыскал конь по траве, вынюхивая путь. Он раньше всадника почуял опасность, но так как все, что томило его память, — вольная жизнь, запахи осенних трав, ветер, обжигающий ноздри, — было им выпито до полного насыщенья, он не потерялся, как всадник. Среди благоуханных запахов засыхающих цветов он скоро уловил знакомый запах человеческого жилья, кизяка, жирной гари, уверенно стал на свой след, все также, наклонив голову, бодро пошел вперед и скоро вынес Артавазда на дорогу.
Темнело, темнело быстро, неизбежно, неумолимо, алый занавес зари сползал за горы, уволакивая за собой изумрудно-зеленый край сине-седого полога, запахнувшего уже все небо.
Пустив коня галопом, Артавазд скоро увидел перед собой столб пыли, нагнал его и присоединился к едущим.
«И чего я так испугался? — думал он. — Милые мои, родные, живите спокойно, я жив!»
Казаки молчали, Мосьян устал петь, в фаэтоне спали.
Томительно ползли часы, ленивым шагом усталые лошади проглатывали дорогу, ущербный месяц висел уже над черной стеной гор, когда показались скудные огни Башкалы. Как глаза шакалов мерцали они из темноты и, казалось, выли изголодавшимися зверьми. Развалин не было видно, но запах сырой гари и черная тишина в провалах между огнями не оставляли никаких сомнений в том, что город разрушен. Когда отряд подъехал к одному из уцелевших домов с лампой за окнами, на крыльцо вышел человек в сюртуке. Узнав от казаков, кто приехал, он грациозно подбежал к фаэтону и, произнося приветствия, помог генералу Ладогину выйти.
— Ляхоцкий, депутат Государственной думы, член партии трудовиков, уполномоченный по устройству беженцев Башкалинского района, — рекомендовался он сначала генералу, потом его спутникам. — Прошу пожаловать, всех размещу на койках.
Когда Артавазд и Мосьян поднялись наверх, Ляхоцкий уже угощал генерала сливочной карамелью.
— Необыкновенного вкуса и питательности. Получаем прямо из Петрограда. Поднимаем мускульную энергию, — щебетал он, поднося коробку и Артавазду с Мосьяном. — Здесь поразительное местоположение. Можно устроить курорт мирового значения, завтра сами убедитесь.
— Да и по дороге сюда, — поддерживал его генерал Ладогин, — мы видели прекраснейшие места, где можно построить небольшие коттеджи в английском стиле.
— Ну зачем же в английском? — смягчая возражение нежной огорченностью тона и расширяя зрачки своих круглых бирюзовых глаз, говорил депутат.
— А почему же не в английском? Этот стиль очень принят при дворе.
— Конечно, можно и в английском, — быстро соглашался депутат — в выборе места я могу вам помочь, я ведь, собственно говоря, начальник здешней области. Мы завтра же осмотрим окрестности.
— К сожалению, мы на заре должны выехать. Я имею срочное поручение в Ван от верховного командования.
Депутат почтительно склонил голову.
В дверях появился Тигран, тащивший ящик.
— У вас даже бисквит английский! Понимаю. Вы цельный человек, ваше превосходительство, — многозначительно произнес Ляхоцкий, наблюдая, как Тигран выволакивал на стол бутылки и жестянки. Привыкнув произносить речи с трибуны Государственной думы и слыхав уже не раз, как произносит речь тамада на кавказских пирах, он поднял чайный стакан, до краев налитый вином.
— Позвольте нам, русским людям, заброшенным в эту пустыню… — начал он.
Больше всего на свете он любил говорить. Тосты и речи возникали в его голове мгновенно и низвергались на слушателей, как весенний ливень. Вступление: русские люди в армянской пустыне. Тема: спасти армянский народ, раздать подарки. Заключение? Тут его мысль запнулась, но он надеялся найти экспромтом павлиний хвост для конца речи, хоть радужных перьев этого хвоста еще не видел.
Но генерал, не дотрагиваясь до предложенного ему стакана, прервал созревшую в голове депутата приветственную речь.
— Вы говорите, что вы начальник здешней области, как ее… Ваш… Ваш… Башка?.. — спросил он.