— Богиня хочет узнать тебя, — сказала она. — Ей нужно понять твои намерения.
— Это… поручение… моего Отца, — сказал Миляга.
Слова эти были не столько ответом, сколько защитой: они должны были оградить его от соблазнения грузом заключенной в них цели.
Но от Богини было не так-то легко отделаться. Миляга увидел, как тень страдания мелькнула по лицу матери, — это Богиня оставила ее и двинулась за ним в виде облака водяной пыли. Луч солнца пронзил ее, и комната осветилась радужными бликами.
— Не бойся ее, — услышал Миляга голос Клема у себя за спиной. — Тебе нечего скрывать.
Может быть, это и было правдой, но он все равно продолжал пятиться — и от Богини, и от своей собственной матери — и остановился только тогда, когда ощутил у себя за спиной благословенное присутствие своих ангелов.
— Охраняйте меня, — сказал он им дрожащим голосом.
Клем обхватил Милягу за плечи.
— Это женщина, Маэстро, — пробормотал он. — С каких это пор ты боишься женщин?
— С рождения, — ответил Миляга. — Держи меня крепче, ради Бога.
Потом дождь пролился на их лица, и Клем, охваченный его истомой, испустил вздох удовольствия. Миляга впился пальцами в руки своего защитника, но дождь, даже если у него и был способ оторвать его от Клема, похоже, совершенно к этому не стремился. Не более тридцати секунд он помедлил у них над головами, а потом скрылся через открытую дверь.
— Нечего скрывать, да? — сказал он. — Не думаю, что Она тебе поверила.
— С тобой что-то не в порядке?
— Нет, Она просто залезла мне в голову. Почему это, интересно, всякая тварь стремится забраться мне в мозги?
— Наверное, вид очень красивый, — заметил Тэй, усмехнувшись губами своего любовника.
— Она только хотела узнать, чисты ли твои помыслы, дитя мое, — сказала Целестина.
— Чисты? — переспросил Миляга, наградив мать яростным взглядом. — Какое у Нее вообще право меня судить?
— То, что ты назвал поручением своего Отца, на самом деле касается каждой населяющей Имаджику души.
Она еще не подобрала с пола свою скромность, и, когда она приблизилась, он отвел взгляд в сторону.
— Прикройся, мама, — сказал он. — Ради Бога, прикройся.
Потом он повернулся и направился в холл, крича вслед непрошенной гостье:
— Где бы ты ни спряталась, я вышвырну тебя из этого дома! Клем, посмотри внизу, а я пойду наверх.
Он взлетел вверх по лестнице. При мысли о том, что этот Дух мог вторгнуться в Комнату Медитации, ярость его вспыхнула с новой силой. Дверь комнаты была открыта. Отдохни Немного, съежившись, сидел в уголке.
— Где Она? — грозно спросил Миляга. — Она здесь?
— Кто она?
Миляга ничего не ответил и принялся, словно пленник, расхаживать от стены к стене, ударяя по ним ладонями. Однако за кирпичной кладкой не слышалось журчания воды, а в воздухе не чувствовалось и следа водяной пыли. Убедившись, что посетительнице не удалось осквернить комнату, он направился к двери.
— Если здесь пойдет дождь, — сказал он Отдохни Немного, — немедленно бей тревогу.
— Слушаюсь, Освободитель.
Миляга захлопнул дверь и приступил к обыску остальных комнат. Убедившись, что они пусты, он поднялся еще на один пролет и прошелся по комнатам третьего этажа. Воздух был сухим, как в пустыне. Однако, двинувшись вниз по лестнице, он услышал доносящийся с улицы смех. Это был Понедельник, хотя Миляге никогда не приходилось слышать из его уст такой легкий и нежный смех. Заподозрив неладное, он устремился вниз и, столкнувшись у подножия лестницы с Клемом, который сообщил ему, что все нижние комнаты пусты, ринулся через холл к парадной двери.
Когда Миляга в последний раз переступал порог, Понедельник был поглощен своими мелками. Весь тротуар вокруг крыльца был покрыт его рисунками. Но на этот раз это были не копии портретов журнальных красоток, а утонченные абстракции. Перелившись через бордюр, они заполняли часть размягченного солнцем асфальта. Однако теперь художник, оставив свою работу, стоял посреди улицы. Миляга мгновенно понял, что означала его поза: голова запрокинута назад, глаза закрыты…
— Понедельник!
Но паренек ничего не услышал. Он продолжал купаться в изливающемся на него потоке; вода струилась по его коротко остриженной голове, словно нежные пальцы. Он, возможно, так и стоял бы, пока не захлебнулся, но приближение Миляги прогнало Богиню прочь. В одно мгновение дождь исчез, и Понедельник открыл глаза. Он покосился на небо, и смех его осекся.
— Куда ушел дождь? — спросил он.
— Не было никакого дождя.
— А это ты как назовешь, Босс? — спросил Понедельник, протягивая ему руки, с которых стекали последние струйки воды.