На дне оврага было холоднее, чем под деревом. Анупа поежилась и ступила в воду. Холод обжег ее ноги. Сжав зубы, Анупа вошла по пояс и, пронзительно взвизгнув, окунулась с головой.
Спустя четверть часа девушка продолжила свой путь. Вот впереди показался просвет. Лес начал редеть.
«Где-то здесь должна быть поляна», — вспомнила Анупа и неожиданно услышала голоса. Это говорили женщины на языке муюмов. Анупа неслышно пробежала еще с десяток шагов и, спрятавшись за широким стволом дерева, стала наблюдать.
На краю леса, в ста шагах от нее, появились две девушки, как две капли воды похожие друг на друга. Анупа сразу узнала их. Это были ее зеркальные одногодки: Хоро и Терника. «Глупые лягушки, что они здесь делают?» — рассердилась Анупа и уже хотела прогнать девушек, но тут ее слух уловил какой-то посторонний для леса шум. Этот шум исходил сверху, постепенно нарастая. Хоро и Терника тоже услышали его и юркнули в кусты.
Над поляной показался зофр. Только какой-то странный. Он быстро опускался. Лапы у него не были похожи на когтистые лапы обычного зофра, а вместо крыльев — туго натянутый белый мешок. Этот зверь походил на тех громадин, которые два дня назад висели над джунглями и убивали муюмов.
Его относительно небольшие размеры позволили Анупе предположить, что перед ней детеныш. «Маленький, а кричит, как взрослый зофр», — отметила она. Тем временем «детеныш» освободился от белого мешка и, ломая верхушки деревьев, тяжело плюхнулся на землю. Лапы его застрекотали, и, разбрасывая во все стороны сорванные куски дерна, «детеныш» забился в заросли лесного апельсина. Еще через мгновение на его боках откинулись потайные дверцы, и оттуда начали выскакивать страшные черные демоны. Они разбегались в разные стороны, прятались в кустах и падали под деревьями. Хоро и Терника, не выдержав такого зрелища, с криками выбежали из своего убежища. Некоторые из бегущих демонов тут же вскинули свое оружие, и Хоро, а затем и Терника замертво упали на землю.
Анупа еще ниже пригнулась к траве и смотрела во все глаза, боясь что-нибудь пропустить.
Командор Тимотеус Лага прислушался к затихавшей канонаде. Звуки боя удалялись. Значит, десантники его отряда вышли из игры. Это было очень кстати и давало возможность сохранить свой BDM.
— Майор Уильямс, пусть десант вернется в машину, а мы пойдем посмотрим, что подстрелили.
Командор подошел к телу, лежавшему ближе, и поморщился. Огонь сразу из нескольких стволов сделал это тело просто неузнаваемым. Тимотеус приблизился к тому, что лежало у самых кустов. Это была молодая девушка. Черты ее лица даже кого-то напомнили ему… Юдит? Да, сходство было поразительным. Следовало бы задать этой несчастной несколько вопросов, но теперь уже поздно… Она мертва… Из простреленных легких, пузырясь, вытекала кровь, и прежде чем эти алые пузыри, надуваясь, лопались, в них успевало отразиться небо, облака, лес и люди с оружием в черных, одинаково безразличных масках.
Глава 19
Этой ночью на посту стоял ветеран Барни. Он прослужил в «корсарах» десять лет, имел кучу благодарностей и еще больше ранений, но в такой переплет попал впервые. Только восемь человек, включая контуженного лейтенанта Листа, уцелели после высадки. И бежали до самого океана, как кролики. Да, дела.
Прислонившись спиной к смолистому стволу дерева, Барни предавался своим невеселым мыслям и вслушивался в ночные шорохи. Где-то в лесной чаще сначала тихо, а потом все громче и протяжнее давал о себе знать молодой шакал. Повиснув вниз головой на сухих ветках, с жутким свистящим покашливанием переругивались похожие на вурдалаков летучие мыши. Они то затихали, то вновь затевали злобные драки, и тогда становились видны их фосфоресцирующие морды всех оттенков желтого, зеленого и синего цветов. Когда они успокаивались, до уха Барни доносился шелест стройных пальм и приглушенный шум набегающих на песок волн.
Во всем этом кажущемся хаотическом нагромождении звуков прослеживалась некая первобытная гармония, повторяющийся ритм. В лицо часовому лезла какая-то мошкара, но он не замечал этого, охваченный новым для себя ощущением единства с миром природы. Старый солдат чувствовал причастность к этой неведомой жизни, к этой ночи. И, что самое странное, — Барни перестал видеть в этой планете врага.
Он, кряхтя, присел на землю, устыдившись своих мыслей. «Разнюнился. Эх, развалина! Все, вернусь живым — займусь выращиванием овощей на огороде, и баста — отвоевался!» Барни глубоко вздохнул и снова прислушался: в ночной симфонии послышались фальшивые ноты. Появилась натянутость и искусственность. Что-то механическое заставило замолчать даже склочных вурдалаков.