— Государь, пес вернулся вместе со всей сворой, — пояснил конюший, — и никого не слушается. Бежит от человеческого голоса и со вчерашнего дня куда-то исчез, а куда — я и не знал.
Людовик велел немедленно увести Ломбардца и запереть его в конюшне; и, так как огромный пес упирался, царапая когтями пол, король прогнал его из опочивальни пинками.
С детства Людовик питал лютую ненависть к собакам: однажды он забавы ради пробил гвоздем ухо какого-то пса и был укушен непочтительным животным.
В соседней комнате послышались голоса. В полуоткрытой двери показалась трехлетняя девчушка в слишком тяжелом для нее, негнущемся траурном платье: нянька легонько подтолкнула дитя к королю.
— Идите, мадам Жанна, идите, поздоровайтесь с его величеством королем, вашим батюшкой! — шепнула она.
Четверо мужчин, как по команде, обернулись к бледненькой девчушке с непомерно большими глазами, к этому еще несмышленому существу, к теперешней единственной наследнице французского престола.
У Жанны был круглый выпуклый лоб — это, пожалуй, единственное, что позаимствовала она у Маргариты Бургундской; цветом кожи и цветом волос она резко отличалась от брюнетки матери. Ковыляя, она направилась к королю, оглядывая людей и встречные предметы беспокойно-недоверчивым взглядом, столь характерным для нелюбимых детей.
Людовик X движением руки отстранил дочь.
— Зачем ее сюда привели? Я не желаю ее видеть, — заорал он. — Пусть ее немедля отвезут в Нельский отель, пусть там и живет, коль скоро там…
Он хотел было добавить: «Коль скоро там мать зачала ее в распутстве», но удержался и молча проводил взглядом няньку, уносившую девочку.
— Не желаю видеть это чужое отродье, — добавил он.
— А вы уверены в этом, Людовик? — спросил его высочество д’Эвре, отодвигая от огня одежду из боязни, как бы она не загорелась.
— С меня довольно уже одного сомнения, — отозвался Людовик Сварливый, — и я не признаю, слышите, не признаю ничего, что имеет отношение к изменившей мне жене.
— Однако девочка пошла в нас — она блондинка.
— Филипп д’Онэ тоже был блондин, — желчно возразил король.
— Должно быть, брат мой, у Людовика есть вполне веские доказательства, раз он так говорит, — заметил Карл Валуа.
— И кроме того, — закричал Людовик, — не желаю я больше слышать того слова, что бросили мне вслед. Не желаю читать его во взглядах людей. Пусть даже повода не будет к таким мыслям.
Его высочество д’Эвре замолк. Он думал о маленькой девочке, которой предстояло жить в обществе слуг в огромном и неприютном Нельском отеле. Вдруг он услышал слова Людовика:
— Ах, до чего же я буду здесь одинок!
С привычным удивлением взглянул Людовик д’Эвре на своего племянника, на этого неуравновешенного человека, поддающегося любому злобному движению души, копящего малейшие обиды, как скупец золотые монеты, гнавшего прочь собак, потому что когда-то одна укусила его, прогнавшего прочь собственного ребенка только потому, что был обманут женой, и жаловавшегося теперь на одиночество.
«Будь у него другой нрав и больше доброты в сердце, — думал д’Эвре, — может быть, и жена любила бы его».
— Вся тварь живая одинока на сей земле, — торжественно произнес он. — Каждый из нас одинок в свой смертный час, и лишь гордец мнит, будто он не одинок во всякий миг своего существования. Даже тело супруги, с которой мы делим ложе, остается нам чужим; даже дети, коих мы зачинаем, и те нам чужие. Того, бесспорно, возжелал творец, дабы мы общались только с ним и только в нем становились бы едины… И нет нам иной помощи, как в милосердии и в мысли, что и другие существа мучаются тем же злом, что и мы.
Людовик Сварливый недовольно пожал плечами. Дядя д’Эвре в качестве утешения вечно предлагает вам господа бога, а в качестве всеисцеляющего средства — христианское милосердие. Чего же от него после этого ждать?
— Конечно, конечно, дядя, — ответил он. — Но боюсь, что ваши увещевания вряд ли могут помочь мне в моих заботах.
Затем он резко повернулся к Роберу Артуа, который, стоя спиной к огню, весь дымился, словно гигантская суповая миска, и спросил:
— Стало быть, Робер, вы утверждаете, что она не уступит?
Артуа утвердительно кивнул головой.
— Я уже докладывал вам вчера вечером, государь мой, что я всячески старался повлиять на мадам Маргариту, и все зря; я даже пытался прибегнуть к самым веским аргументам, имеющимся в моем распоряжении. — Последние слова прозвучали насмешливо, но смысл заключенной в них иронии остался понятен лишь самому Роберу. — Однако я натолкнулся на такое упорство, на такое нежелание согласиться с нашими условиями, что с полным основанием могу заявить: ничего мы от нее не добьемся. А знаете, на что она рассчитывает? — коварно добавил он. — Надеется, что вы скончаетесь раньше ее.