— Итак, у нас в роду будет второй святой Людовик, — заметил Робер Артуа.
— Ваша мысль, дядюшка, кажется мне весьма удачной, — сказал Сварливый. — Дочь короля, сестра короля, племянница короля и святого, красавица, добродетельная к тому же.
Он замолчал, думая о чем-то своем, и вдруг воскликнул:
— Ах, только бы она не оказалась брюнеткой, как Маргарита, потому что в таком случае ничего не выйдет!
— Нет, нет, — поспешил утешить его Валуа, — будьте спокойны, племянник, она блондинка, нашей доброй французской крови.
— А как вы думаете, дядя Карл, понравится ли ваш проект ей и ее родне?
Его высочество Валуа спесиво надулся.
— Я оказал достаточно услуг ее родичам Анжуйским, и мне они отказать не посмеют, — ответил он. — Королева Мария, которая некогда сочла за честь дать мне в супруги одну из своих дочерей, конечно, согласится выдать свою внучку за моего любимейшего племянника, тем паче что, будучи вашей женой, она вступит на трон прекраснейшего королевства в мире. Я сам займусь этим делом.
— Тогда займитесь не мешкая, дядя, — отозвался Людовик. — Незамедлительно направьте в Неаполь послов. А каково ваше мнение, Робер? И ваше, дядя Людовик?
Робер выступил вперед на один шаг и широко раскрыл руки, словно говоря: весь к вашим услугам — готов хоть сейчас скакать в Италию. Людовик д’Эвре, присевший у камина, ответил, что, в общем, он одобряет этот план, но что дело это скорее государственное, нежели семейное, и слишком важное, дабы решать его опрометчиво.
— По-моему, самое благоразумное было бы выслушать мнение Королевского совета, — заключил он. — Пусть будет так, — с живостью отозвался Людовик. — Завтра же собрать Совет. Я прикажу мессиру де Мариньи созвать людей.
— Почему именно мессиру де Мариньи? — с притворно удивленным видом спросил Валуа. — Я и сам прекрасно могу заняться этим делом. У Мариньи и без того немало обязанностей, и обычно он подготовляет Совет наспех, кое-как, с единственной целью получить одобрение от членов Совета и отвлечь их внимание от своих махинаций. Но не беспокойтесь: у нас все пойдет по-иному, и я постараюсь собрать Совет, более достойный служить вам. Впрочем, такова была воля вашего покойного родителя. Он говорил со мной об этом с глазу на глаз в последние дни своей жизни.
Мокрое платье высохло, и мужчины оделись.
Людовик X не отрываясь глядел на огонь. «Красавица и добродетельная, — твердил он про себя, — красавица и добродетельная…» Тут на него снова напал приступ кашля, так что слова прощания почти не коснулись его слуха.
— Кое-кто нынче ночью поворочается в постели без сна, — засмеялся Артуа, когда за мужчинами захлопнулись двери королевских апартаментов.
— Робер, — с упреком оборвал его Валуа, — не забывайте, что отныне вы говорите о короле.
— Да я и не забываю и никогда ничего подобного не скажу при посторонних. И все же вы сумели внушить Людовику мысль, которая сейчас, уж поверьте мне, не даст ему покоя. А ловко это вы, черт побери, сумели подсунуть ему вашу любезнейшую племянницу Клеменцию!
Его высочество д’Эвре думал о красавице принцессе, которая живет в замке на берегу Неаполитанского залива и чья судьба только что решилась здесь неведомо для нее. Его издавна восхищало и удивляло, какими неисповедимо таинственными путями идут человеческие судьбы.
Только потому, что безвременно скончался государь, только потому, что молодой король не желал оставаться без супруги, только потому, что дядя спешил угодить племяннику, только потому, что случайно брошенное имя запало в память Людовику, только поэтому юной златокудрой девушке, быть может, в этот самый час за пятьсот лье отсюда глядящей на вечно лазурное море и с тоской думающей о том, что ничто не изменится в ее судьбе, суждено было стать средоточием забот королевского двора Франции…
Но в душе его высочества д’Эвре снова заговорила совесть.
— Брат мой, — обратился он к Валуа, — неужели вы и впрямь считаете, что крошка Жанна — незаконнорожденное дитя?
— Пока я в этом еще не окончательно уверен, брат мой, — ответил Валуа, кладя на плечо Людовику д’Эвре свою унизанную перстнями руку. — Но не беспокойтесь: недалек тот час, когда весь мир будет считать ее таковой!
Говоря так, его высочество Валуа искренне считал, что печется лишь об интересах сегодняшнего дня, он не мог знать, какие последствия повлекут за собой его замыслы, не мог знать, что именно благодаря им собственный его сын в один прекрасный день станет королем Франции.
Если бы его высочество д’Эвре мог перенестись во времени на пятнадцать лет вперед, еще о многом задумался бы он.