— Скажите, дворцовым бельем по-прежнему ведает мадам Эделина?
— Да, государь. Думаю, что она, государь, — ответил Матье де Три.
— Ну так вот, узнайте, кто этим занимается. И, если она, немедленно пришлите ее ко мне.
Тот удивился спросонья. «Он-то небось спит!» — со злобой подумал Людовик… Камергер позволил себе осведомиться: не угодно ли государю сменить простыни.
Людовик Сварливый нетерпеливо махнул рукой.
— Да, угодно. Я вам, кажется, сказал, пришлите ее ко мне.
Вернувшись в свою опочивальню, король снова тревожно заходил вокруг ненавистного ложа, мучительно думая: «По-прежнему ли она живет во дворце? Сумеют ли ее отыскать?»
Через несколько минут в королевскую опочивальню вошла мадам Эделина с большой стопкой белья, и Людовик вдруг почувствовал, что уже не так зябнет.
— Ваше высочество, ой… простите, я хотела сказать, государь! — воскликнула она. — Ведь я говорила, что не надо класть новых простынь. На них плохо спится. А мессир де Три настоял на своем. Уверяет, что таков, мол, обычай. Я хотела было дать уже стиранные простыни, выбрать белье потоньше.
Мадам Эделина была высокая блондинка, в полном расцвете красоты, пышногрудая, и от всей ее ладной фигуры, отчасти напоминавшей своей статью кормилицу, так и веяло покоем, даже на душе как-то становилось теплее. Ей уже минуло тридцать два года, но лицо ее хранило выражение какого-то удивленного, почти ребяческого спокойствия, радовавшего сердце. Из-под белого чепчика, сбившегося набок во время сна, на плечи упали, рассыпались две длинные золотые косы. В спешке она надела платье прямо на ночную сорочку.
С минуту Людовик молча смотрел на нее.
— Я велел позвать вас вовсе не из-за простынь, — наконец произнес он.
Нежный румянец смущения окрасил щеки прекрасной прачки.
— О, ваше высочество, то есть, я хотела сказать, государь… ужели, вернувшись во дворец, вы вспомнили обо мне…
Мадам Эделина была первой любовницей Людовика, и связь их тянулась уже целых десять лет. В тот день, когда Людовик узнал (а было ему тогда пятнадцать лет), что вскорости ему предстоит вступить в брак с принцессой Бургундской, его охватило страстное нетерпение познать любовь, сопровождавшееся паническим страхом, что он не сумеет вести себя, как положено в супружестве. Пока шли переговоры о будущей свадьбе, пока Мариньи и Филипп Красивый прикидывали, какие новые земли и военные преимущества принесет с собой этот союз, юный принц ни на минуту не мог отделаться от назойливых мыслей. Ночами он представлял себе поочередно всех придворных дам, уступающих его пылким ласкам, а днем при встрече с ними стоял, опустив беспомощно руки и раскрыв рот.
А потом как-то под вечер в одном из коридоров дворца он наткнулся на эту красивую девицу, которая шествовала куда-то степенным шагом, неся в руках стопку чистого белья. Он набросился на нее с яростью, даже со злобой, как будто она была виновна в этом позорно владевшем им страхе. Или она, или никто другой; или сейчас, или никогда… Впрочем, ему даже не удалось овладеть ею; волнение, тревога, неловкость лишили его сил. Он потребовал, чтобы Эделина обучила его искусству любви. Ему не хватало мужской самоуверенности, зато он решил воспользоваться своим привилегированным положением особы царствующего дома. Людовику повезло, Эделина и не думала подымать на смех незадачливого подростка, она считала честью для себя идти навстречу желаниям королевского сына, даже сумела уверить Людовика, что его ласки ей приятны. И так успешно играла свою роль, что и впоследствии Людовик всегда чувствовал себя с ней настоящим мужчиной.
Звал он ее обычно или перед выездом на охоту, или перед уроком фехтования, так что Эделина без труда поняла, что любовный стих находит на него, только когда он трусит. В течение нескольких месяцев, предшествовавших прибытию Маргариты, и даже после ее прибытия Эделина с ее роскошной и спокойной красотой помогала принцу умерять его страхи. И если Сварливый был способен хоть отчасти испытывать нежность, то был обязан этим Эделине.
— А где ваша дочь? — осведомился он.
— Я отправила ее к моей матери, бабушка ее и воспитывает. Мне не хотелось оставлять девочку здесь, во дворце; уж слишком она похожа на своего отца, — с полуулыбкой ответила Эделина.
— Хоть эта-то по крайней мере моя собственная дочь, — отозвался Людовик.
— О, конечно, ваше высочество, то есть, я хотела сказать, государь, она ваша дочь. И с каждым днем все больше и больше становится на вас похожа. Вот я и подумала, что вам будет неугодно держать ее во дворце, на глазах у людей.