Как-то утром, на третьей неделе мая, Ногарэ против обыкновения опоздал на заседание Малого совета и вошел в зал тотчас же следом за королем, так что даже задел по пути Ломбардца.
В этот день на Малом совете, кроме обычных его членов, присутствовали оба брата короля и три его сына.
Вопросом первостепенной важности было избрание нового папы. Мариньи только что получил из Карпантрасса сообщение, что кардиналы, собравшиеся там на конклав сразу же после кончины Климента V, перегрызлись, и спорам не видно конца.
Папский престол пустовал уже в течение четырех недель, и при создавшемся положении король Франции должен был незамедлительно высказать свое мнение на сей счет.
Все присутствующие на Малом совете знали намерения короля: он хотел, чтобы папы оставались и впредь в Авиньоне — другими словами, у него под рукой; он хотел сам избрать, если не открыто, то, во всяком случае, фактически, будущего главу христиан и таким образом связать его; он хотел укротить огромную политическую организацию, каковой являлась церковь, давнишний противник французской королевской власти.
Двадцать три кардинала, которые съехались в Карпантрасс отовсюду: из Италии, Франции, Испании, Сицилии и Германии — и которые достигли кардинальского достоинства, кто по заслугам, а кто и вовсе без заслуг, окончательно разругались, и, сколько там имелось кардинальских шапок, столько имелось и разных точек зрения.
Всё: и богословские споры, и противоречивые мнения, и борьба интересов, и семейная вражда — только подливало масла в огонь. Особенно люто ненавидели друг друга итальянские кардиналы, представленные семействами Гаэтани, Колонна и Орсини.
— Эти восемь итальянских кардиналов, — докладывал Мариньи, — согласны лишь в одном, а именно, что необходимо вернуть папскую резиденцию обратно в Рим. Зато, к нашему счастью, они никак не могут прийти к согласию насчет кандидата в папы.
— Однако ж со временем они могут договориться, — заметил его высочество Валуа.
— Вот поэтому и нельзя мешкать, — ответил Мариньи.
Наступило молчание, и вдруг Ногарэ почувствовал позыв к рвоте, сопровождавшийся ощущением тяжести в желудке и в груди; он с трудом перевел дух. От боли он скорчился в кресле, и, как ни пытался выпрямиться, мускулы, к его удивлению, ему не повиновались. Однако слабость тут же прошла, он глубоко вздохнул и вытер мокрый от пота лоб.
— Для большинства христиан Рим — это исконный град папства, — начал Карл Валуа. — В их глазах Рим был и остается центром Вселенной.
— Это вполне устраивает императора Константинопольского, но отнюдь не короля Франции, — отпарировал Мариньи.
— Тем не менее даже вы, мессир Ангерран, не можете одним росчерком пера уничтожить то, что создавалось веками, и помешать престолу святого Петра находиться там, где он был воздвигнут и где ему положено быть.
— Но чем сильнее желание папы остаться в Риме, тем труднее ему там пребывать, — не сдержавшись, воскликнул Мариньи. — Сейчас же начинаются раздоры и заговоры, и папе волей-неволей приходится бежать и укрываться в каком-нибудь замке, отдавшись под покровительство того или иного города, и пользоваться чужим войском. Гораздо спокойнее папам жить под нашей охраной в Вильнёве, то есть по другую сторону Роны.
— Папа будет и впредь жить в своей резиденции в Авиньоне, — заметил король.
— Я хорошо знаю Франческо Гаэтани, — продолжал Карл Валуа. — Это человек больших знаний, человек больших заслуг, и я мог бы оказать на него влияние.
— Не надо этого Гаэтани, — сказал король. — Он из семейства Бонифация и разделяет их ошибочный взгляд, выраженный в булле Unam Sanctam[7].
Филипп Пуатье, который до сих пор сидел молча, вмешался в беседу и, подавшись вперед всем своим худощавым телом, заговорил:
— Вокруг этого дела столько всяческих интриг, что рано или поздно они взаимно уничтожат друг друга. Ежели не навести там порядка, конклав затянется на целый год. Нам известно, что даже в более трудных и щекотливых обстоятельствах мессир Ногарэ показал, на что он способен. Мы должны быть непреклонны и тверды.
7