— Надеюсь, будем говорить по-английски? — спросил старший лейтенант.
Немец впервые тускло поглядел в сторону Вахтанга и, немного грассируя, точно любуюсь своим неокрепшим тенорком, ответил:
— Я не желаю говорить с вами по-английски.
— Почему? — сдерживая гнев, снова спросил его Вахтанг.
— У вас неправильное произношение. Какой-то странный акцент.
— А ну, встань!..
Немец оторопело вскочил. Голосом уже спокойным Вахтанг добавил:
— Мне, откровенно говоря, плевать на произношение. Я и по-русски-то говорю с кавказским акцентом…
Немец вдруг заговорил возбужденно и торопливо:
— Я никогда не думал, что вы возьмете меня на абордаж. Это варварский метод борьбы, это, если хотите, некультурная партизанщина, на которую способны только лишь одни русские! Эпоха, когда корабли сваливались бортами, чтобы драться интерпелями и эспантонами, отошла в область преданий. Сейчас век, когда корабли дерутся на дальней дистанции, не видя лица противника!..
— Ну, а я захотел посмотреть на ваше лицо поближе.
— Что ж, — криво усмехнулся гитлеровец, — я тоже впервые вижу коммуниста на таком расстоянии.
— Это потому, что они раньше вас близко к себе не подпускали.
— Все равно, — выкрикнул немец, — это не благородная война! И, оскорбляя сейчас меня как военнопленного, вы нарушаете Женевскую конвенцию…
Вахтанг, не отвечая, рванул один ящик стола, другой, третий. Немец, наблюдая за его поспешностью, вдруг рассмеялся.
— Те шифровки, — сказал он, — которые вас интересуют, находятся вот в этой шкатулке.
Вахтанг открыл шкатулку: на дне ее лежал один только рыхлый пепел, и в этом пепле еще хранился недавний жар.
— Ловко, — заметил он, — только в штабе все равно расскажете, что тут было.
— Конечно, — пытаясь казаться равнодушным, ответил пленный, — если загнать под ноготь иголочку, то, может, и расскажу что-нибудь. Например, о том, какой крепости я люблю кофе…
— Хватит болтать, — остановил его Вахтанг и сорвал с переборки портрет какого-то офицера. — Беру себе, — сказал он. — А вот это…
Он осторожно снял второй портрет — портрет молодой женщины в купальном костюме; на обороте было написано: «Любимый, идите на восток и не забывайте меня!»
— А вот это, — повторил Вахтанг, — возвращаю вам. Она у вас умная женщина. Знала, что писала. Вы действительно пойдете на восток. Пойдете в плен!
Он показал ему рукой на дверь:
— Идите, да, кстати, уж заодно положите на стол ваш кортик, который вы так усердно прячете под кителем. А то карандаш затачивать станете и палец порезать можете. Зачем же это? Я Женевскую конвенцию не нарушу — сдам вас в плен под расписку. В полной сохранности…
Немец, вспыхнув, бросил на стол золоченый кортик и, направившись к двери, неожиданно остановился.
— Вы отправите меня в лагерь для военнопленных? — спросил он.
— Да.
— Простите, но там из меня сделают… мыло?
Вахтанг щелкнул пальцем по фашистскому значку на груди пленного и успокоил его:
— Что вы, что вы! У нас мыло из животных делают, а вы ведь еще на четвереньках не бегаете.
Гитлеровец вышел, и рядом с ним качнулся штык боцманского карабина.
…Катер, набирая скорость, с ревом взбирался на крутую океанскую волну.
Святые дела
Их было всего трое: Григорий Платов, Ваня Ставриди и Василий Хмыров.
Они сидели в просторной рубке «Гринвича» на деревянном диване и тихо разговаривали. Если кто-нибудь начинал говорить громко, то по всему транспорту сразу раздавалось гулкое эхо. С непривычки становилось жутко. На несколько тысяч тонн металлического гиганта приходилось всего три маленьких человека.
Освещение на транспорте не работало. Пришлось включить аккумуляторные фонари. Три тонких луча, скользя по переборкам, перекрещивались в темноте, словно прожекторы. Лица аскольдовцев казались зеленоватыми, и при малейшем движении за их спинами вырастали большие угловатые тени. Изредка один из матросов выходил на палубу и шел в нос корабля, на бак — проверить состояние буксирных концов.