— Не туда глядишь! Берегись…
Начиненная крупнокалиберными патронами лента, которую Сережка держал наготове для стрельбы, вдруг побежала в его руках, царапая рукавицы, — это боцман открыл огонь из пулемета. И только тут юноша заметил, что «Палешанин» идет напролом, в самую гущу каравана.
Звонки вдруг прозвенели три раза:
— Атака! Атака! Атака!..
Немецкий «охотник», расталкивая форштевнем плавающих в воде гитлеровцев, бросился наперерез торпедному катеру.
— Ну, теперь держись, сынок! — сказал Тарас Григорьевич и, припав к прицелу, выпустил короткую очередь по стеклам боевой рубки «охотника».
Направляя в пулемет тяжелую зубастую ленту, Сережка видел, как стремительно приближается транспорт «Девица Энни». Расчет Никольского был дерзок: ворвавшись в самую гущу боя, он отвлек на себя внимание конвоя, давая передышку остальным катерам.
Огонь миноносца сразу расчленился, и перед «Палешанином» выросла целая стена высоких водяных каскадов. Воздух дрожал и гудел, вибрируя от сотен взрывов. Сережка пошире расставил ноги, чтобы не быть сброшенным за борт от сильных ударов.
— Диски! — крикнул боцман. — Подавай…
Пустые полетели за борт. Свежие, коротко щелкнув, уже зарядили пулеметы. Дзынь! — ударилось что-то в боковину турели, и рваный кусок металла упал к ногам Сережки.
— Видишь? — снова крикнул боцман. — Спардек высокий, дымит сильно, из пушки шпарит… Это та самая «Девка»!
«Ух… вушшщ… тррр… сссс… крах», — звуки, самые непонятные и страшные, сплетались в один сплошной грохот и вой, из которого выбивался голос Никольского:
— Бросаю торпеды! То-о-овсь…
Катер, казалось, уже вышел из воды и теперь летел над морем, как самолет, едва задевая реданом гребешки волн.
В густом дожде косых брызг юноша на мгновение увидел бледное, с большими глазами, лицо лейтенанта. Одна рука Никольского по-прежнему лежала на штурвале, другая — вцепилась в рычаг торпедного залпа.
На палубе «Девицы Энни» сновали матросы, растаскивая из кранцев спасательные пояса. Транспорт непрерывно гудел, выбрасывая в небо вертикальную струю пара, а на баке гулко ахала пятидюймовка.
Никольский рванул рычаг на себя — длинное серебристое тело торпеды мелькнуло перед Сережкой, плюхнулось в воду, и пузыристый след от ее хода потянулся к немецкому транспорту. А катер, кидаясь из стороны в сторону, уже несся обратно, немного накренившись на левый борт, — правый облегченно вздрагивал, сбросив свой смертоносный груз.
Ни боцман, ни командир не оборачивались назад, чтобы проверить направление выпущенной торпеды. Все делалось без единого слова… Раздался взрыв. Когда же юноша посмотрел назад, то транспорт уже тонул, задирая корму, под которой продолжали вращаться винты…
Немецкий сторожевик вышел из строя, направляясь прямо на поврежденный советский катер. Он шел на полной скорости, чтобы смять и рассечь его ударом форштевня.
Но Никольский, круто развернув «Палешанина», крикнул:
— Рябинин, живо на корму, две шашки!..
Едва только Сережка оторвался от турели и сделал один шаг, как напор ветра сразу же бросил его на палубу. Обхватив корпус левой торпеды, он с трудом добрался до кормы.
Увидев немецкий сторожевик почти совсем рядом, юноша разбил капсюль дымовой шашки. Язычок пламени обжег руку, и в то же мгновение густой жирный дым молочно-белого цвета потянулся за кормой катера, повисая над морем длинным облаком.
Сторожевик не рискнул прорвать эту дымовую полосу, за которой укрылись советские катера, но прошел где-то совсем близко — Сережка даже явственно услышал перестукивание его дизелей и уловил команду на чужом языке…
Экипаж поврежденного «Помора» уже был снят подоспевшим на выручку «Алтайским учителем», который около часа вел страшную игру с немецкими орудиями. Сережка видел, как командир «Алтайца», убедившись в том, что катер спасти невозможно, выстрелил из пистолета в бензобак — «Помор» ярким факелом запылал на поверхности моря.
Никольский крикнул в мегафон:
— Эй, на «Алтайце»! Возвращайтесь на базу. У меня еще торпеда!..
Скоро остатки разгромленного каравана пропали из виду, и перед катером широко раскинулось родное Студеное море. Повернувшись спиной к ветру, Сережка жадно вдыхал солоноватый воздух и улыбался.