— В тебя я тоже был влюблен, но — тайно. Ты об этом, Иринушка, даже не догадывалась… И вот, знаешь, — продолжал Беридзе, — от скуки я снова накинулся на английский язык. Все время штудировал одну книжку. Поверишь — даже без словаря…
Они уже подходили к дому, и он заговорил поспешно:
— Эта книга о парусном искусстве… Когда-то, очень и очень давно, человек впервые укрепил над своим челноком камышовую подстилку, а может быть, шкуру убитого им зверя. Челн двинулся быстрее, и дикарь, наверное, закричал от радости. Вот так-то, Иринушка, родилось в этом мире парусное ремесло. Вечная борьба со стихией рождала сильных и смелых людей. Очень много их погибало, но на смену им шли другие — такие же отчаянные и злые. В море всегда человеку было лучше, нежели на берегу. И вот наступил век паруса — золотой век паруса. Ты представляешь, Иринушка, кусок грубой заштопанной материи — и вот эта тряпка двигает корабли, торговлю, цивилизацию…
— Ты романтик, — остановила его Рябинина. — Пойдем домой, мне стало холодно…
Звонок приглушенно прозвучал в глубине квартиры. И вот хлопнула дальняя дверь — едва слышно, другая — ближняя — громче, раздался топот бегущих ног и наконец звонкий юношеский голос спросил:
— Кто?
— Это я, Сережка, открывай! Мы с Вахтангом…
Сын обнял ее на пороге. Но, заглянув через плечо офицера на лестницу, разочарованно протянул:
— А где же отец?
— А что, разве его еще нет? Я думала, он уже дома.
— И не приходил.
— Странно. — Ирина Павловна слегка нахмурилась. — Его куда-то вызвали с совещания и… Ну-ка, дай мне на тебя опереться, — она стала стаскивать боты. — И он больше не вернулся. Наверное, сейчас придет.
Сергей подхватил сверток, и они прошли в полутемную столовую.
— А ну! Дай я на тебя посмотрю… Боже мой, как ты растешь, Сережка! А это что за новость? Никак усы?
Мать засмеялась, а сын смущенно провел рукой по верхней губе, покрытой золотистым пухом. Он стоял перед ней в грубой матросской голландке навыпуск, в вырезе которой виднелась не по годам сильная грудь спортсмена. Засученные по локоть рукава обнажали руки широкой кости, обещавшие быть такими же крепкими, как у отца.
— Ведь я скоро паспорт получу, — сказал Сережка и, потрогав сверток, деловито осведомился: — Книги?
— Да. Хочешь — посмотри…
Вахтанг, взяв книгу, уединился в угол, рассматривая эту книгу почти с благоговением. Сережка же — наоборот — кое-как перелистал книжку и тут же отшвырнул ее. Он уважал и любил свою мать, но к профессии ее относился почти с равнодушием; море в его воображении всегда оставалось просто морем, где люди совершают чудеса мужества и выносливости, но он еще не понимал, что море может быть и поприщем для науки.
— Кто-нибудь ко мне приходил?
— Нет.
— Ну, а чем ты занимаешься?
— А вот пойдем — покажу…
В комнате сына топилась печка и было душно от сизого чада. На пылающих углях стояла жестяная банка: в ней что-то плавилось. Проход от кровати до письменного стола загромождали большие тяжелые весла.
У сына была своя шлюпка, построенная отцом еще до войны, — с ней он возился все свободное время.
Вот и сейчас просверлил в вальках весел глубокие отверстия, собираясь заливать их расплавленным свинцом.
Обкладывая банку со всех сторон углями, Сережка солидно объяснял:
— Это для того, чтобы легче было грести. Вес человеческих рук, положенных на валек, равен приблизительно четырем килограммам. А мои лопасти очень тяжелые, надо уравновесить. — Он взял стамеску и молоток. — Ты посиди пока, а я сейчас лунки изнутри расширю, чтобы свинец не выпал, когда остынет.
— Ладно, Сережка!
Юноша ловко орудовал стамеской, вылущивая со дна просверленных отверстий курчавую стружку. При каждом ударе молотка на его лбу прыгал жесткий чуб русых волос, и лицо становилось сосредоточенным, напряженным.
Разглядывая сына, Ирина Павловна думала:
«Вылитый отец: лоб, глаза и даже губы те же — тонкие, твердые… Видно, будет такой же упрямый и сильный…»
Сережка залил свинцом отверстия в веслах, и дерево теперь шипело и потрескивало, обжигаемое изнутри расплавленным металлом.
Стараясь не хромать, Вахтанг тем временем сходил в прихожую, достал из карманов кухлянки два матово-оранжевых апельсина:
— Это вот тебе, Иринушка, а это вот тебе, Сережка. Как видите, я вас не забываю.
— А тебя, как видно, не забывают в родном ауле?
— Да, опять прислали посылку и письмо. Вах, какое письмо, какое письмо! — повторил Вахтанг, покачивая кудлатой головой, в которой едва-едва проглядывали первые седины.