— Кончай дурака валять, — сказал Коста. — Я имею в виду, восстановить все, как было.
— Ага, чтобы нас снова разбомбили, — сказал Том. Однако Леонард слушал только Дока:
— Мы бы восстанавливались наперегонки с коммунистами. И ты знаешь, кто бы кого опередил. Мы — их!
— Ага, — сказал Джордж, — или французов… Барнард тряхнул головой и отобрал у Стива бутыль.
— Тебе как врачу не следовало бы желать другим такого, Эрнест.
— Мне как врачу виднее, что они с нами сделали, — огрызнулся Док. — Загнали в яму, как медведей.
— Пошли отсюда, — сказал Стив. — Сейчас начнут выяснять, кто нас завоевал — русские или китайцы.
— Или французы. — Я соскользнул со скамьи и глотнул на прощанье из стариковой бутыли. Том отвесил мне тумака и крикнул:
— Идите отсюда, неблагодарные юнцы. Не желаете слушать историю.
— В книжках прочитаем, — сказал Стив. — Они не напиваются.
— Чего мелет! — сказал Том. Его дружки рассмеялись. — Научил его читать, а он говорит, что я пьян.
— От твоей учебы у них мозги набекрень, — сказал Леонард. — Ты часом книжки не вверх ногами держишь?
Мы ушли, провожаемые подобными замечаниями, и враскачку направились к рыжему дереву. Это был огромный старый дуб, один из полудюжины в парке, на его ветвях висели обернутые рыжей прозрачной пластмассой газовые фонари — знак мусорщиков из центрального округа Ориндж. Здесь ближе к середине ночи собиралась наша компания. Никого из Онофре мы не нашли, поэтому уселись в обнимку на траве и принялись отпускать похабные шуточки на счет прохожих. Стив жестом подозвал продавца спиртного и купил за два десятицентовика бутылку текилы. «Вернешь назад без трещины, иначе жди затрещины», — пропел, уходя, продавец. По другую сторону оранжевого дерева жужжал и потрескивал маленький педальный движок — компания мусорщиков подключила к нему маленькую микроволновую духовку и пекла шматы мяса с целыми картофелинами. «Разогрей и ешь! — орали они. — Вот так чудо-печь! Разогрей и ешь!» Я глотнул текилы — крепкое зелье, но во хмелю хотелось пьянеть еще больше — и объявил Стиву:
— Я хорош. Borracho. Aplastaaaa-do[5].
— Оно и видно, — сказал Стив. — Глянь, сколько серебра. — Он указал на мусорщицу в тяжелом ожерелье. — Глянь! — Приложился к бутылке. — Хэнкер, эти люди богаты. Могут делать что угодно. Идти, куда захотят. Быть кем вздумается. Мы должны раздобыть серебра. Как угодно. Жить — это не просто день за днем ковыряться на одном клочке земли ради пропитания, Генри. Так живут звери. Но мы — люди, Хэнкер, люди, не забывай, и Онофре для нас мал, мы не можем прожить всю жизнь в одной долине, как коровы, жуя жвачку. Жуя жвачку и дожидаясь, пока нас запихнут в чудо-печь и спекут… Хм… Дай-ка мне еще глотнуть, Хэнкер, друг сердечный, меня внезапно охватил приступ неутолимой жажды.
— В самом себе живет бессмертный дух, — мрачно заметил я, передавая ему бутылку. Обоим уже не стоило пить, но, когда подошли Габби, Ребл, Кэтрин и Кристин, мы помогли им прикончить еще бутылек. Стив позабыл про серебро и стал целоваться с Кэтрин — за ее рыжими волосами не было видно, как они это делают. Оркестр — труба, кларнет, два саксофона и басовая скрипка — заиграл снова, и мы затянули под музыку: «Матильда», «О, Сюзанна» или «Я только что видел». Мелисса подошла и села рядом. Я обнял ее и понял — она пила и курила. Из-за Мелиссиного плеча мне подмигнула Кэтрин. Оркестр наяривал, вокруг оранжевого дерева собиралось все больше народу, и скоро мы уже ничего не видели, кроме ног. Сперва мы в шутку угадывали горожан по одним ногам, а потом потанцевали вокруг дерева вместе со всеми.
Много позже мы двинулись к лагерю. Это было здорово. Мы пробились через поющую толпу, вернули бутылки продавцу и вышли на аллею, пошатываясь, держась за руки и горланя «Большие надежды» под стихающие звуки оркестра.
На полпути из-за деревьев выскочила компания. Меня грубо бросили на землю. Я с ругательствами вскочил. Слышались крики и вой, кто-то падал, катался по земле и злобно орал: «Какого…» Две компании разделились и встали стенка на стенку. В свете фонаря я узнал ребят из Сан-Клементе. На всех были одинаковые, красные в белую полоску, рубахи.
— Ох, — сказал Николен тоном усталого презрения. — Это они.
Один из вожаков, парень с отметиной от брошенного камня, выступил на свет и нехорошо улыбнулся. Мочки ушей у него были в клочьях от выдранных в драке серег, тем не менее в левой и сейчас красовались две золотые, а в правой — две серебряные сережки.
— Привет, Дол Грин, — сказал Николен.
— Деткам нельзя ходить в Сан-Клементе ночью, — сказал мусорщик.