— Генри, я знал, ты не подведешь, — сказал Стив, спрыгивая в могилу. Теперь была их с Делом очередь подлезать, тащить и отдуваться. Наконец гроб подался и выскользнул в яму. Дел со Стивом упали.
Черную древесину гроба покрывала зеленоватая пленка, которая в свете фонаря отливала павлиньим пером. Габби счистил с ручек грязь и обтер выступающий обод крышки — и то и другое было серебряное.
— Гляньте на ручки, — с почтением сказал Дел.
Их было шесть, по три с каждого бока, яркие и блестящие, будто вчера закопаны, а не шестьдесят лет назад. Я заметил вмятину в крышке, там, куда Николен первый раз угодил лопатой.
— Ух, это же все серебро, — сказал Мандо.
Мы глядели. Я вообразил нас на следующей толкучке: идем, разодетые в меха, сапоги и шляпы с перьями, что твои мусорщики, и придерживаем штаны, чтоб не свалились от тяжести серебряного лома в карманах. Мы начали орать, и вопить, и хлопать друг друга по спине. Потом перестали и еще поглядели, и снова принялись орать. Габби потер одну из ручек пальцем и наморщил нос.
— Хм, — сказал он, — н-да… — Схватил прислоненную к могильной стенке лопату и ударил по ручке. Звук не походил на удар металла по металлу. И на ручке осталась выбоина. Габби взглянул на Стива и Дела, нагнулся разглядеть поближе. Еще раз ударил лопатой. Тук-тук-тук. Пощупал рукой.
— Не серебро, — сказал он. — Ломается. Что-то вроде… вроде пластмассы.
— Черт.
Николен спрыгнул в могилу, рубанул лопатой по ободу крышки и рассек его пополам.
Мы снова уставились на гроб, только теперь никто не вопил.
— Чтоб он сдох, старый врун. — Николен бросил лопату на землю. — Дескать, каждые похороны стоили состояние. И дескать… — Он остановился: мы все отлично знали, что рассказывал старик. — …дескать, здесь будет серебро.
Они с Габби и Делом стояли в могиле. Мандо опустил фонарь на гробовую доску.
— Надо было назвать ее гробовой тоской, — сказал он, стараясь разрядить обстановку. Николен услышал и скривился:
— Может, поищем кольца, пряжки?
— Нет! — закричал Мандо. Мы рассмеялись.
— Кольца, пряжки и зубные коронки? — резко повторил Николен, подмигивая Габби. Мандо яростно замотал головой — вот-вот расплачется. Мы с Делом снова засмеялись. Габби с оскорбленным видом выкарабкался из ямы. Николен запрокинул голову и издал отрывистый смешок. Потом тоже вылез.
— Давайте зароем этого, а потом пойдем и уроем старика.
Мы стали бросать лопатами грязь. Первые комья ударили по гробу с отвратительным глухим стуком. Закапывать оказалось легко. Мы с Мандо постарались получше уложить дерн. Все равно вид у могилы был отвратительным.
— Будто он там под землей брыкался, — сказал Габби.
Погасили фонарь, тронулись. Туман тек по пустым улицам, как вода по речному руслу, и мы шли по дну меж затопленных руин и черных водорослей. На автостраде это ощущение почти исчезло, зато ветер задул сильнее и стало совсем холодно. Мы чесали на юг во все лопатки, никто не раскрывал рта. Согревшись, пошли чуть помедленнее, и Николен заговорил:
— Раз они делали пластмассовые ручки под серебро, значит, кого-то и впрямь закапывали в гробах с серебряными ручками — тех, что побогаче, или тех, кого хоронили до тысяча девятьсот восемьдесят четвертого, или уж не знаю кого.
Мы поняли, что он как бы предлагает еще покопать, и потому никто не стал соглашаться, хотя предположение звучало здраво. Стив обиделся и быстро пошел вперед, так что вскоре его фигура с трудом угадывалась в тумане. Мы почти вышли из Сан-Клементе.
— Какая-то долбаная пластмасса, — говорил Делу Габби. Он начал смеяться, все пуще и пуще, так что ему пришлось опереться Делу на плечо. — Ох-хо-хо… Ночь напролет выкапывали пять фунтов пластмассы. Пластмассы!
Внезапно ночную тишину прорезал не то вой, не то визг — протяжный, сперва низкий, потом все более высокий и громкий. Ничего подобного я в жизни не слышал; ничто живое не могло издавать этот звук. Достигнув пика своей громкости, он стал дрожать на двух нотах — ооооо-иииии-ооооо-иииии-ооооо — и так без конца, словно визжали все покойники округа Ориндж или все погибшие под бомбами повторяли свой предсмертный вопль.