Каким образом?
Различными и многократными женскими расспросами по поводу мужских маршрутов, куда, в какое место, в котором часу, на сколько, с какими целями, в случае временных отлучек, планируемых или состоявшихся.
Что зримо витало над незримыми мыслями слушательницы и повествователя?
Отброшенное вверх отражение лампы и абажура, нерегулярный ряд концентрических кругов с различными градациями света и тени.
В каких направлениях лежали слушательница и повествователь?
Слушательница: восток — юго-восток. Повествователь: запад — юго-запад; на 53-й параллели северной широты и 6-ом меридиане западной долготы; под углом 45ь к земному экватору.
В каком состоянии, покоя или движения?
Покоя по отношению к самим себе и друг другу. Движения, будучи увлекаемы на запад[2063], вместе и по отдельности, вперед и назад, соответственно, собственным и непрерывным движением земли по вечно меняющимся путям в вечно неизменном пространстве.
В каком положении?
Слушательница: полулежа на боку, левом, левая рука под головой, правая нога вытянута по прямой и покоится на левой ноге, согнутой, в позе Матери-Геи, исполнившаяся и возлегшая, груженая семенем. Повествователь: лежа на боку, левом, правая и левая ноги согнуты, большой и указательный пальцы правой руки на переносьи, в позе, которую запечатлел некогда снимок, сделанный Перси Эпджоном, усталое дитя-муж, мужедитя в утробе[2064].
В утробе? Усталый?
Он отдыхает. Он странствовал.
И с ним?
Синбад— Мореход[2065] и Минбад-Скороход и Тинбад-Тихоход и Пинбад-Пешеход и Винбад-Вездеход и Линбад-Луноход и Финбад-Виноход и Ринбад-Ракоход и Кинбад-Коновод и Бинбад-Шутоход и Шинбад-Чудоход и Зинбад-Обормот и Чинбад-Сумасброд и Динбад-Дремоход и Хинбад-Храпоход.
Когда?
На пути к темной постели было квадратное круглое Синбад-Мореход птицы рух[2066] гагары яйцо[2067] в ночи постели всех гагар птиц рух Темнобада-Солнцевосхода.
Куда?
Эпизод 18[2069]
Да потому что такого с ним никогда не было требовать завтрак себе в постель скажи-ка пару яиц с самой гостиницы Городской герб когда все притворялся что слег да умирающим голосом строил из себя принца чтоб заинтриговать эту старую развалину миссис Риордан воображал будто с ней дело в шляпе а она нам и не подумала отказать ни гроша все на одни молебны за свою душеньку скряга какой свет не видал жалась себе на денатурат потратить четыре пенса все уши мне прожужжала о своих болячках да еще эта вечная болтовня о политике и землетрясениях и конце света нет уж дайте сначала нам чуть-чуть поразвлечься упаси господи если б все женщины были вроде нее сражалась против декольте и купальников которых кстати никто ее не просил носить уверена у ней вся набожность оттого что ни один мужчина на нее второй раз не взглянет надеюсь я на нее никогда не буду похожа удивительно что не требовала лицо уж заодно закрывать но чего не отнимешь это была образованная и ее бесконечные разговоры про мистера Риордана я думаю тот счастлив был от нее избавиться а ее пес все обнюхивал мою шубу и норовил под юбку забраться особенно тогда но пожалуй мне нравится в нем такая деликатность со старухами и с прислугой и даже с нищими он не пыжится попусту хотя не всегда если вдруг с ним и вправду что-то серьезное тогда закавыка в том что конечно следует лечь в больницу где все чистое но его ведь надо сначала уговаривать целый месяц да а потом тут же на сцену появляется медсестра и он там будет торчать покуда не выкинут или скажем монахиня наподобие той что у него на этом похабном снимочке такая же она монахиня как я да потому что когда они заболеют до того слабые хнычут нуждаются в нас чтоб выздороветь у него кровь из носу пойдет так по его виду подумаешь тут Ах какая трагедия или когда сходили с Южной Кольцевой состроил уж совсем умирающую мину в тот раз он ногу себе растянул на пикнике с нашим хором на горе Шугарлоф помню я была в том платье мисс Стэк принесла ему цветы самую заваль какая могла найтись любой предлог годится лишь бы проникнуть к мужчине в спальню с этим своим голоском старой девы тщится вообразить будто бы он умирает от любви к ней уж не увидеть вновь твое лицо хотя он выглядел тогда более мужественно борода слегка отросла покуда лежал отец был такой же а потом я терпеть не могу перевязывать отмерять дозы когда порезал палец на ноге бритвой срезал мозоли так заражения крови боялся до смерти а положим стоит мне заболеть представляю какая была бы забота только конечно женщина это прячет чтобы не причинять столько хлопот как они да с кем-то он переспал сразу по аппетиту видно но только это не любовь иначе в мыслях о ней ему было б не до еды стало быть либо из ночных шлюх если он был на самом деле в тех краях а про гостиницу просто наврал с три короба чтоб скрыть чего он задумал мол это Хайнс меня задержал а кого же я встретил ах да я встретил помнишь такого Ментона
2063
Увлекаемы на запад — вращение Земли увлекает нас на восток: Джойс мог попросту ошибиться, памятуя, что «солнце движется на запад» но мог также иметь в виду переносный смысл — совершаемое нами всеми «движение за запад» — к закату, кончине.
2064
Мужедитя в утробе — образ большой насыщенности, начиная даже с личного, реального плана: в одном из писем Джойса к Норе читаем: «О, если б я мог угнездиться в твоей утробе, как дитя, рожденное из твоей плоти и крови!» Затем в циклической модели конец странствия отождествляется с началом, предстает как возвращение в исток, в утробу — древний мифологический мотив. Очевиден и мотив подчиненности мужского начала женскому (материнскому).
2065
Синбад… Минбад — реминисценция феерии «Синбад-мореход», в которую Блум собирался внести творческий вклад; помимо Синбада, в ней были персонажи Тинбад и Винбад.
2067
Яйцо — не настаивая, можно все же напомнить здесь про «мировое яйцо» орфической космогонии. Ближе к земле, можно связывать его с тем, что Блум только что заказал себе яйца на завтрак (см. эп. 18).
2068
Особая точка, заключающая эпизод в ряде изданий и рукописей — Несомненно, символ имеет и другие значения, из коих главное, я полагаю, — утроба, материнское лоно. Текст позволяет считать, что на вопрос «Куда странствовал Блум?» ответ уже дан чуть выше, и этот ответ — утроба. На другом уровне, материнское лоно — архетип, который в символико-художественной системе Джойса соотносится именно с местом начала и конца одиссеи, с «Итакой» (ср. «Зеркало», эп. 15, 16). Отсюда — след. неизбежный уровень, текстовый: знаменитая точка — сама же «Итака» как текст, единственное место, куда по религии текста («Зеркало», эп. 11) ведут все странствия всех героев.
2069
18. ПЕНЕЛОПА
Сюжетный план. Играя роль эпилога, простираясь вне времени (час эпизода Джойс обозначил символом oo, бесконечность). «Пенелопа» могла бы быть внесюжетной. Но в ней все же происходят два сюжетных события. Мы узнаем, что супруг, противу семейного обихода, пожелал, чтобы наутро завтрак был подан ему в постель. И мы присутствуем при том, как у супруги начинается менструация. Не было недостатка в углубленном анализе и тонких интерпретациях сих событий; в монографии великого Эллманна «Улисс на Лиффи» самый обширный из разделов носит название: «Почему менструирует Молли Блум». Но эти воспарения мысли, увы, слишком возвышенны для моего блумического ума. Почему менструирует Молли Блум? Каюсь, я могу дать только самый убогий ответ. Мне кажется, потому что она не забеременела от Бойлана. Есть и еще острая сюжетная проблема, волнующая ученых: мастурбирует ли героиня, и если да, то в каких именно местах своего прославленного монолога.
Реальный план «Пенелопы» нам известен давно: это собственною персоною Нора Джойс, в девичестве Барнакл; а также понемногу — другие прототипы мадонны Блум (см. Реальный план «Калипсо»). Ближайший прообраз стиля эпизода — письма Норы: Джойс издавна подмечал разные их черточки, начиная с главной: стремления к текучей, льющейся, слитной речи, не любящей никаких препинаний и препон, чуждающейся точек, запятых, больших букв. Он отбирал эти черточки, обрабатывал и конструировал с их помощью особый, сугубо женский дискурс — и точно так же он делал с самою Норой. Ближайший прообраз характера героини, ее стиля и типа личности — характер и стиль Норы. От Норы — острый глаз, едкое словцо, запас хлестких и пряных выражений в духе «пердучих пигалиц». От Норы — свобода от интеллигентских комплексов, от всякого благоговенья перед возвышенными материями — взгляд трезвый и земной, но в то же время не опошляющий. От Норы и еще многое (хоть в целом, в построении образа отклонений и привнесений больше, чем в построении дискурса, — об этом еще скажем ниже). В ранней юности, в отчем Голуэе у нее было два поклонника, Сонни Бодкин и Вилли Малви, и оба они вошли в творчество Джойса. Трогательная история Сонни легла в основу «Мертвых» (если бы не это, мы бы, верно, нашли его в Гибралтаре); Малви, сохранив фамилию, стал Джеком и персонажем «Пенелопы». И стоит, верно, упомянуть, что сама Молли стала для автора тоже частью реального плана, частью его жизни. Она снилась ему, говорила с ним, он отмечал ее день рождения, а 12 марта 1925 г., новый Пигмалион, написал стихотворение в ее честь.
Гомеров план держится на незыблемом догмате: Молли — Пенелопа. Как всякий подлинный догмат, этот тезис содержит в себе непостижимое разумом противоречие, но от этого ничуть не колеблется (увы, лишь для верующих). В эпилоге, после свершившейся сублимации, автору уже важен лишь символический аспект догмата, и утверждаемые им соответствия таковы: Пенелопа — Земля, ткань Пенелопы (что она ткет и распускает, XIX, 149–150) — движение. Земля или Матерь-Гея — Молли, как мы знаем из «Итаки»; развитие же эпизода виделось автору подобным круговращательному движенью Земли (см. ниже).
Тематический план. Роль и назначение эпизода — эпилога исчерпывающе выражает лаконическая фраза автора: «Молли должна поставить свою подпись на Блумовом паспорте в вечность». Исполнение «подписи» складывается из двух взаимно симметричных и тесно связанных задач: построение женской речи и построение женщины — собственницы речи. После всего, что было проделано в романе, новый ведущий прием, женский поток сознания, кажется не так сложен (да и не совсем нов, мы уже видели девичий поток сознания в «Навсикае»). Как уже сказано, главная черта этого потока — текущая, льющаяся, слитная речь, подобная речному теченью. Стихия речи и стихия реки достигают у Джойса удивительного, уникального сходства. Монолог Молли льется сплошным потоком, но этот поток — не грубая масса, вся разом увлекаемая в одном направлении, как по трубе. В нем есть внутренняя структура и форма. Слова в монологе связываются между собой, образуют синтаксические блоки и части фраз; возникают темы, они развиваются, ветвятся, подобно струям потока, поворачивают, переплетаются меж собой — и все это льется, не обрываясь, без конца течет и течет… Перед нами явно — вольная река, с прихотливым течением, струями, перекатами, порогами: последнее опять буквально, ибо семь раз поток речи, не прерываясь, вдруг делает перепад — абзац. От этой модели речи — реки прямая нить ведет к «Поминкам по Финнегану», где связь речной и женской стихий закреплена в мифологическом образе Анны Ливии Плюрабелль, жены дублинского трактирщика и одновременно — дублинской реки Лиффи. И ясно уже, что для Джойса нет, собственно, двух разных задач. Построение речи уже и есть построение женщины, в нем есть все, и итог построения, река, равно представляет речь и рекущую. Как в речи Молли текучи границы между словами и фразами, так в ее мире, как писал Джойс, «нет резких линий, которые бы отделяли одну личность от другой» (ср. Тем. план «Евмея»). Это соответствие читатель легко может развить дальше.
Но эпизод утверждает и другое символическое соответствие. Молли — Земля: и на этом соответствии стоит общая концепция, общий образ эпизода, ибо именно образом он виделся своему автору:
«Эпизод имеет 8 фраз. Он начинается и кончается женским словом «да». Он вращается словно огромный земной шар медленно уверенно ровно, вокруг собственной оси, имея 4 кардинальные точки, женские груди, жопа, матка и пизда, выражаемые словами: потому что, зад… женщина, да. Хотя он, вероятно, более неприличен, чем любой предыдущий, мне кажется, что он абсолютно здоровая упитанная аморальная плодовитая ненадежная завлекающая лукавая ограниченная осторожная безразличная Weib [баба (нем.)].» (Из письма Баджену 16 авг. 1921 г.).
Этот текст резюмирует существо джойсовой реконструкции женщины. Реконструкции невозможно отказать в острой наблюдательности, роскошном богатстве деталей, создании впечатляющего образа. Тут спорить не о чем. Но спорят, и очень спорят о другом: что же за образ перед нами? Какая-то женщина, какой-то из женских типов — или же нечто большее: сама Женщина, сама женская природа в ее всеобщности и ее полноте? Джойс, не вступая в споры, тем не менее допускал исключительно второе. Он был категорически, безоговорочно и непоколебимо убежден в том, что в своей Пенелопе раскрыл истинную душу, истинную натуру женщины как она есть, раскрыл само женское начало, сакраментальное Ewig-Weibliche. И когда не раз в его присутствии сами женщины говорили, что его Молли отнюдь не представляет их всех, он только хитро и снисходительно посмеивался. Он знал лучше.
Те же, что пишут о Джойсе и его творчестве, разделились на лояльных приверженцев, поддерживающих универсальность Молли, и на непочтительных уклонистов, эту универсальность оспаривающих. Довод последних — явное присутствие в «Пенелопе» собственных комплексов и фрустраций автора. В книге «Наружность и символ» (1962), ставшей классикой джойсовой науки, Р.Адамс пишет: «Портрет Молли Блум написан мужчиной, которого пожирала ревность и который использовал в качестве модели предмет своей ревности». Проекцией ревности трудно не счесть, к примеру, настойчиво утверждаемую изотропность благосклонности Молли: хотя она зорко видит все различия между своими кавалерами, но, тем не менее, подходят ей все, в каждом она заинтересована и с каждым готова что-то начать и докуда-нибудь дойти. Сакраментальное убеждение «каждая готова с любым» проходит сквозь весь роман как кредо Блума и его автора, и в знаменитом лирическом финале, целуя суженого и решая связать с ним свою судьбу, девушка вовсе не думает: «Я не могу без него», она думает: «Не все ли равно — он или другой». И уж тут Нора никак не могла служить автору примером. Она говорила так: «Не знаю, гений у меня муж или нет, но уж в одном я точно убеждена — такого, как он, больше нету на белом свете». Тянет сказать, что «каждая готова с любым» — конечно же, голос патологической ревности (или непроходимой пошлости!). Но в этих вещах над всеми нами слишком довлеет личный опыт, и «объективность» в принципе невозможна.
Дополнительные планы. Орган, представляемый «Пенелопой», — плоть, что вполне ясно, поскольку (очевидный) символ эпизода — земля. Цвета не сопоставляются эпизоду, равно как и искусства: считается, что здесь говорит сама безыскусная природа.
Писавшаяся параллельно с «Итакой», «Пенелопа» почти целиком была создана за сентябрь 1921 г.: в августе автор сообщал, что закончил лишь ее первое предложение, но уже 7 октября был полностью закончен весь эпизод.