Помимо этого, в его голове было несколько более важных вопросов, над которыми он раздумывал. Во-первых, была Шармейн. Скорее из любопытства, нежели из страсти, он стал размышлять о ней все больше и больше. Он обнаружил, что ему интересно, как ее тело выглядит сейчас, спустя восемь лет. Бреет ли она по-прежнему тонкую линию волос, проходящую от пупка к лобку; обладает ли ее свежий пот тем же пикантным острым запахом. Его также интересовало, любит ли она само занятие любовью так, как раньше. Она всегда демонстрировала больший аппетит к самому физическому акту, чем любая женщина, которую он знал; это была одна из причин, по которой он женился на ней. Было ли все это по-прежнему? И если да, то с кем она утоляет свою жажду? Он прокручивал этот и еще дюжину вопросов о ней в голове снова и снова и пообещал себе, что при первой возможности отправится повидать ее.
Эти недели заметно улучшили его физическую форму. Строгий режим тренировок, который он установил себе с первой же ночи, начался как мучение, но после нескольких дней нытья и жалоб мускулов, его усилия стали приносить плоды. Он поднимался в 5:30 каждое утро и совершал часовую пробежку по поместью. После недели бега по одному и тому же кругу он стал изменять маршрут, позволявший ему больше узнавать о поместье, как и увеличивать объем тренировок. Ему было на что посмотреть. Весна еще не вступила в свою силу, но уже началось активное пробуждение. Стали показываться крокусы и нарциссы. Набухшие почки на деревьях лопались, начинали распускаться листья. Ему потребовалась неделя, чтобы полностью узнать поместье и связать воедино его части; теперь он более или менее имел представление о расположении вещей. Он знал озеро, голубятню, плавательный бассейн, теннисные корты, питомник, лес и сад. Однажды утром, когда небо было относительно чистым, он обежал полностью все поместье вдоль ограды, даже когда она проходила в глубине леса. Теперь он полагал, что знал это место лучше, чем кто-либо еще, не исключая и самого хозяина.
Это было очень радостно: не просто свобода бежать несколько миль, когда никто не смотрит постоянно через твое плечо, а вновь возвращающееся к нему восприятие природных зрелищ. Ему нравилось рано вставать, чтобы посмотреть на восход солнца, и это было почти как будто он бежал навстречу ему, как будто заря была лишь для него и только для него одного — обещание света, тепла и приходящей жизни.
Вскоре он потерял полоску жира вокруг своей талии; четкие границы между мышцами его живота показались вновь: появилась стиральная доска пресса, которой он всегда гордился, как юноша, и которую, как он полагал, он потерял навсегда. Мускулы, о которых он почти позабыл, снова заиграли — поначалу они напоминали о себе ноющей болью, а затем просто зажили своей пылкой, горячей жизнью. Он выжимал из себя вместе с потом годы уныния и поражения и смывал их, становясь от этого легче. Вновь он стал чувствовать свое тело, как систему, где все части соответствовали друг другу, где здоровье было сбалансировано и требовало уважительного к себе отношения.
Если Уайтхед и заметил какие-либо перемены в его физической форме, то ни одного комментария не было сделано. Но Той в один из приездов из Лондона немедленно отметил перемены в нем. Марти тоже заметил изменения в Тое, но к худшему. Было не слишком благовидно комментировать, каким усталым тот выглядел; Марти чувствовал, что их отношения пока еще не позволяют такой фамильярности. Он лишь надеялся, что Той не страдает от чего-нибудь серьезного. Бледность его широкого лица наводила на мысль, что этого человека что-то пожирает изнутри. Легкость его походки, которую Марти отметил, как редкую в годы Тоя, также исчезла.
Кроме недомогания Тоя было еще несколько загадок. Во-первых, была коллекция: работы великих мастеров, покрывавшие стены обиталища. Они были запущены. Никто не вытирал их поверхности от пыли месяцы, возможно, и годы, и, помимо желтоватого лака, затуманивающего их красоту, в слое краски появлялись все новые трещинки. Марти никогда особенно не привлекало искусство, но благодаря избытку времени, в течение которого он наблюдал их, он обнаружил в себе растущий интерес к ним. Многие из них — портреты и работы на религиозную тему — не слишком нравились ему: он не знал ни этих людей, ни этих событий. Но в небольшом коридоре на первом этаже, ведущем в пристройку, где раньше были апартаменты Иванджелины, а теперь были сауна и солярий, он обнаружил две картины, поразившие его воображение. Это были пейзажи, выполненные одной и той же анонимной рукой, и, судя по их захолустному расположению, они не были шедеврами. Но удивительное смешение реального — деревья и вьющаяся дорога под желто-голубым небом — с абсолютно нереальным — дракон с пятнистыми крыльями, готовящийся сожрать человека на дороге; полет женщин, поднявшихся над лесом; отдаленный город в огне — было написано столь убедительно, что Марти обнаружил, что приходит вновь и вновь к этим двум полюбившимся полотнам, находя все больше фантастических деталей в чаще зарослей или в дыму пламени.