— Что мне делать? Что со мной будет? — стонала она. — Это ужасно!
— Прежде всего ложитесь спать, — сказал Лартуа. — Пусть вам дадут горячего чаю, а горничная посидит возле вас. Завтра утром я снова заеду.
— А он? А он? Бедный darling! Что нам делать? — рыдала Изабелла.
И вдруг, повернувшись к горничной, приказала:
— Пошлите за госпожой Полан. Она займется всем.
Часть IV. СЕМЬЯ ШУДЛЕР
Глава 31
Жан Ноэль внимательно рассматривал в зеркале свое худенькое тельце с выпяченным животиком. Это было утром в день его рождения.
— Обманули! — закричал он. — Обманули! — И затопал ногами.
Целую неделю все твердили, что скоро ему исполнится шесть лет и он станет взрослым, а поэтому надо быть умником, нельзя высовывать язык и гримасничать, когда становишься взрослым, пора наконец научиться вести себя как grown up…[10]
— What’s the matter with you?[11] — спросила мисс Мэйбл, прибежавшая на шум.
— А я вовсе не взрослый! Я опять маленький. Меня обманули!
— Say it in English[12].
— Нет! Не буду я говорить по-английски. Не хочу! Я опять маленький! I am not a grown up[13]. Мари Анж!..
Слезы отчаяния текли по его щекам. Он и в самом деле надеялся проснуться таким же большим, как отец, и вот день начался с катастрофы.
Жан Ноэль хотел тотчас же, голышом, бежать к сестре и призвать ее в свидетели. Мисс Мэйбл с трудом уговорила его сперва умыться и одеться. Он исцарапал гувернантку, дернул ее за волосы. Она пыталась объяснить, что даже его сестра тоже еще маленькая:
— …And you see, she’s older than you[14].
— Да, но она женщина, — возразил Жан Ноэль.
— Now. It’s a big surprise for you this morning… Your grandfather[15].
— Which one?[16] — спросил Жан Ноэль.
Он никогда не знал, о ком идет речь: о старом Зигфриде или о великане Ноэле.
— Your greatgrandfather[17], — уточнила мисс Мэйбл.
Без десяти девять Жана Ноэля, одетого в нарядный бархатный костюмчик с белым воротником, привели к дверям спальни его прадеда. Появился барон Зигфрид. Ему было уже девяносто четыре года. Он совсем одряхлел, ходил, тяжело опираясь на трость и выставив вперед морщинистое землистое лицо с длинными изжелта-белыми бакенбардами, огромным носом и вывороченными веками; он напоминал теперь и древнюю химеру, и загадочного сфинкса.
— Стало быть, ты теперь уже мужчина, — сказал он, проводя рукой со вздувшимися венами по розовой щечке ребенка.
Через каждые три слова он хрипло и шумно дышал.
Жан Ноэль посмотрел на него подозрительно, но, так как ему очень хотелось иметь заводной поезд, покорно ответил:
— Да, дедушка.
Он понял: лучше не доказывать взрослым, что они солгали.
— Ну, раз так, я… пф-ф… я научу тебя делать добро… Идем со мной.
Они проследовали по коридорам огромного дома, медленно спустились по широкой каменной лестнице, устланной темно-красным ковром. Ребенок почтительно шел рядом со сгорбленным стариком, стараясь шагать с ним в ногу, и спрашивал себя, в какой комнате спрятан поезд. Слова «делать добро» привели его в замешательство.
В прихожей, внушительными размерами напоминавшей вестибюль музея, лакей набросил на плечи барона Зигфрида суконную накидку.
— Что это? — поинтересовался старик, увидев в высокое окно, как по двору проносят чемоданы. — Кто-нибудь собирается уезжать?
— Господин барон, вы, верно, запамятовали, — ответил лакей. — Барон Ноэль едет в Америку.
— А, да-да, — протянул старик.
В сопровождении Жана Ноэля он двинулся дальше и добрался до швейцарской.
— Ну как, Валентен, все готово? — спросил он.
— Готово, господин барон, — ответил швейцар.
— Много их?
— Да, как всегда, господин барон.
Швейцар Валентен был краснолицый толстяк с оттопыренными ушами, одетый в ливрею бутылочного цвета. Жан Ноэль удивился, увидев у него в руках белую плетеную корзину, наполненную ломтями хлеба.
— Тогда открывайте! — приказал старик.
На авеню Мессины вдоль высокой ограды двора Шудлеров по тротуару выстроилась очередь нищих. Когда парадная дверь медленно отворилась, вереница ожидавших качнулась, сдвинулась плотнее, и все эти просители, показывая свои лохмотья, грязь и язвы, переступая мелкими шажками, медленно двинулись вперед. Их было человек пятьдесят; здесь собралась голытьба со всего квартала, хотя считалось, что неимущих в нем совсем нет. В серой мгле туманного февральского утра Жану Ноэлю казалось, что у подъезда ожидает огромная толпа. Мимо старого сфинкса с вывороченными веками потянулась однообразная, унылая процессия несчастных.