Тут Сидоров расхохотался так, что в доме рядом раскрылось окно и женский голос закричал:
— Милицию позову! Спать не дают!
— Так что же вы не спешите делать человечество счастливым? — спросил Грубин. — Что вас останавливает?
— Эх, Саша, куда я пойду со своим эпохальным открытием?
— В Академию наук, — сказал Грубин. — Куда же еще.
— А они меня спросят: в каком институте вы разрабатывали свою тему? И кто был ваш научный руководитель?
— Но вы им объясните все как было — и про Индию… и про Рамакришну!
— А ты меня в сумасшедшем доме будешь навещать? Апельсины носить будешь?
Сидоров глубоко и печально вздохнул.
— Эх, Саша! — сказал он. — Неужели я не понимаю, что с таким открытием мог бы прославиться! Я не хочу, чтобы оно попало к милитаристам. Что хочешь… я простой советский человек, я хочу через научную общественность достичь законной славы.
— Ну и достигайте! — сказал Грубин.
— У меня же только цирковое училище за плечами, как ты не понимаешь! Мне нужен диплом университета! Мне нужен талант физика или на худой конец математика. Тогда я экстерном экзамены сдам, а там уж докторскую дадут, до академика пустяки останутся.
Сидоров всхлипнул, и глаза его сурово блеснули под луной.
— А если не удастся — уйду за кордон, — сказал он.
— Зачем?
— Там к человеку гуманнее относятся. Устроюсь в Иране — мне же цены не будет: скормлю взводу партизан одного тигра — такой взвод двух батальонов стоить будет!
— Ох, Сидоров, вы меня пугаете, — сказал Грубин. У него уже весь хмель выветрился.
Сидоров заметил, что Грубин загрустил, и сказал:
— Шутка. Шучу. Я все-таки в нашу Академию наук пойду. А может, в Комитет по делам спорта. Понимаешь: рекорд мира по прыжкам в высоту — наш. Только съешь зайца. Рекорд мира по бегу на длинные дистанции — наш…
— Только съешь оленя, — подсказал Грубин.
— И выгонят меня, — подытожил Сидоров.
— Это почему?
Они стояли перед входом в цирковой лагерь. В фургончиках уже погасли огни, тигры приглушенно лаяли и кудахтали в клетках.
— Образования нет, — сказал Сидоров. — Английский знаю со словарем. А формального образования нет.
— Так вы учитесь, заочно…
— Погоди. — Сидоров перешел на громкий шепот. — Я знаю, что им скажу. Я скажу, что я кандидат наук, только кандидатское удостоверение потерял. Пусть меня проверяют.
— А каких наук кандидат?
— Математических.
— А сможете?
— Смогу. Есть у меня один план. Выношенный уже. Только тебе говорить нельзя. У тебя нервы слабые.
— У меня слабые? — обиделся Грубин. — Тогда я уйду.
— Нет, не уходи. Ты только поклянись, что ни одной живой душе ни слова.
— Клянусь.
— Тогда слушай. — Сидоров наклонился к самому уху Грубина и прошептал: — Я Таню Карантонис съем.
— Чего?
— Я не всю, я немножко. Тебе тоже достанется, не беспокойся. Математика всем нужна. Я однажды удава ел — отвратительно, как резина. Зато теперь могу в любую щель проникнуть, будто у меня костей нету. Показать?
— Нет, — сказал Грубин, с тоской глядя на темные фургончики. Он знал, что Сидоров не врет.
— Ну и ладно. У этой Тани замечательные способности к математике. Мы ее с тобой съедим — и сразу в академию. Тебе тоже кандидата дадут. Будешь моим заместителем. Понял?
— Понял, — сказал Грубин, стараясь унять внутреннюю дрожь.
— Откладывать нельзя. Я бы ее и раньше съел, но все в разных городах выступали. А сегодня наконец наступил момент. Ты иди, иди, завтра придешь, я тебе помогу. Всю математику знать будешь. Сколько будет дважды два — назубок.
И Сидоров тихо засмеялся.
— Я с тобой, — сказал быстро Грубин.
Он понял, что оставлять Сидорова одного нельзя. Жизнь прекрасной Тани в опасности. Нельзя допустить преступления! Только сам он может его остановить, милиция не поможет. Если он, Грубин, придет в милицию и скажет, что этот артист съел Таню Карантонис, все решат, что Грубин сошел с ума, и выгонят его прочь. А Сидоров в отместку напустит своих тигров на невинного Грубина.
Эти мысли мелькали в голове Грубина как молнии, пересекались и с треском бились внутри о черепную коробку.
— Я с тобой, — сказал Грубин.