Он решает покосить лужайку, перед тем как приниматься за работу. Нужно сделать это, пока трава еще не выросла по колено, особенно если пользуешься несамоходной газонокосилкой, как он, — по экологическим, эстетическим, атлетическим и психопатологическим причинам. Сосед, приветствуя его, машет рукой, а он вдруг в изумлении останавливается и сообщает:
— На Марсе трава разлетится во все стороны! Нужно будет прилепить какую-нибудь корзинку! Да и трава эта не будет такой же зеленой.
— Думаешь? — спрашивает сосед.
Вернувшись в дом, он достает список из корзины и вычеркивает покос лужайки. Затем устремляется к столу, готовый писать. Он достигает предельной концентрации в одно мгновение — или, по крайней мере, как только очередная чашка черной гущи доходит до системы кровообращения. Первое слово этого дня приходит быстро:
The.
Конечно, может, это и не самое точное слово. Он задумывается. Время течет по двойной спирали вечного безвременья, пока он передумывает, переписывает, перестраивает. Строка разрастается, сужается, разрастается, меняет цвет. Он перекраивает ее под вольный стих, математическое уравнение, глоссолалию. Затем, наконец, возвращается к исходному варианту, довершая последним маленьким штрихом:
The End[267].
В этом умещается все, что нужно сказать, к тому же это вдвое больше его обычной дневной нормы. Пора праздновать.
Пока он едет забирать Тима из садика, принтер печатает рукопись романа. Вернувшись домой, он меняет мальчику подгузник. Протесты ребенка и шум принтера привносят контрапункт в теплый летний воздух. Теплый летний воздух Дейвиса[268], сто девять градусов[269] — по крайней мере, по устаревшей шкале Фаренгейта, к которой некогда были привычны американские читатели из двадцатого века, не принимавшие шкалу Цельсия, не говоря уже о чрезвычайно практичной и крайне интересной шкале Кельвина, начинавшейся с абсолютного нуля там, где и должно было начинаться. Сейчас, например, если он не ошибался в расчетах, было свыше трехсот градусов Кельвина.
— Ох парень, вот это запашок.
Если так подумать, это довольно поразительно: подгузники воняют из-за того, что из какашек выделяются летучие газы, состоящие из органических молекул, не существовавших в более ранние космические эпохи, во времена первого поколения звезд. То есть появление этих запахов стало возможным лишь после того, как достаточное количество звезд взорвалось, чтобы насытить галактику сложными атомами. Поэтому каждая молекула этого запаха служит свидетельством невероятной древности вселенной и вероятной вездесущности жизни как эмерджентного феномена, а если рассматривать запах как космологическую тайну, то можно утверждать, что она указывает на возрастание порядка в энтропической системе, то есть этот запах — настоящее чудо. Поразительно!
Звонит телефон. В электронах, проносящихся сквозь сложные металлические пути, к нему поступает оцифрованный голос любимой, воссозданный у него в ухе с помощью колебаний мелких конусиков из усиленного картона.
— О, привет, милая!
— Привет. — Они быстро обмениваются информацией и еще парой нежностей, и она заканчивает словами: — Не забудь поставить картошку в духовку.
— Ага, хорошо. Какую там температуру выставлять?
— Где-то триста семьдесят пять.
— По Фаренгейту?
— Да.
— Знаешь, что мне это напоминает? Прозрение, которое мне явилось, когда я менял Тиму подгузник!
— Да ну? И что же это было?
— Мм… э-э… Уже забыл.
— Ладно. Картошку не забудь.
— Не забуду.
— Я люблю тебя.
— И я тебя.
Когда принтер останавливается, стопка бумаги достает до пояса.
— Три! Три! Три! — восклицает Тим.
— Много раз по три, — соглашается он, ощущая некоторую тревогу от того, насколько длинной получилась его работа, а заодно и вину за те деревья, что пришлось вырубить, чтобы ее опубликовать. Но сомнение — это лишь периферийное зрение предстоящей смелости.
Тим пытается помочь, вытаскивая страницы и пихая их себе в рот.
— Нет, погоди. Здесь и так проблемы с последовательностью, прекрати.
— Не.
Он укладывает рукопись в три коробки, отбиваясь при этом от голодного ребенка.
— Вот, съешь печеньку.
Он дает Тиму печенье, при этом записывая адрес и наклеивая марки на коробки, демонстрируя амбидекстральную способность[270], характерную для современных американских родителей. Тех родителей, которые кичатся своим, несомненно, гипертрофированным corpora callosa[271], которое разве что наружу не выпирает.
271