Пурпурный вошёл внутрь, дверь закрылась, и он исчез.
Я угнетенно поспешил обратно в лагерь, точнее в то, что еще осталось от лагеря.
Жители покидали свои самодельные домики, готовясь спасаться бегством. Мужчины поспешно паковали походные ранцы, женщины сзывали малышей. В толпе возбужденно сновали дети и собаки, поднимая пыль, сшибая цыплят и жуков-мусорщиков.
Охваченные паникой семьи уже двинулись по террасе, по склонам, вниз, в стороны, куда угодно, лишь бы подальше от Пурпурного, ненормального волшебника, который принес с собой столько несчастий. Мои собственные жены стояли и нервничали поджидая меня. Первая и вторая пытались успокоить третью, которая едва владела собой.
— Он хотел говорить со мной! Он хотел говорить со мной!
— Это не твоя вина, — сказал я ей. — Я не стану тебя наказывать за это прегрешение. Ты правильно сделала, что убежала.
Мои слова оказали немедленный успокаивающий эффект на испуганную женщину, быстрее чем все уговоры и поглаживания двух других жен, еще раз доказав, что только мужчина может справиться с необычной ситуацией.
— Поднимайте тюки, — приказал я. — Пора отправляться.
— Уже идти? — переспросила одна из них. — Но мы ведь только пришли.
— Нам нужно снова уходить, — заявил я. — Прежде чем это место будет проклято. Скотские манеры безумного волшебника заслонили от тебя подлинную опасность. Шуга последует за Пурпурным сюда. А теперь поднимайте тюки, или я побью вас троих.
Жены выполнили все, что было им приказано, но не без слабого ропота. Даже когда я решился снять с их путы, чтобы ускорить движение, они продолжали слабо ворчать — и не без причин. Пурпурный легко и бездумно перечеркнул все наши усилия всего лишь несколькими мгновениями полета.
За какой-то час лагерь опустел. Когда мы спускались с холма, мне показалось, что я вижу Пурпурного, бродящего как неприкаянная душа среди брошенных навесов.
Глава 12
Мы оказались единственной семьей, вернувшейся в деревню. Куда убежали остальные, я не знал. Вероятно, южнее, за пределы района. Должно быть они потеряли всякое желание поглядеть на дуэль, даже на расстоянии. Теперь они старались просто спасти свою шкуру.
В блекнувшем дневном свете мы осторожно приближались к деревне. Голубое Солнце исчезло за краем мира, осталась лишь округлая выпуклость красного. От его света как бы наполнялся огнем туман, поднимавшийся от дальних болот. Словно вся западная сторона мира воспламенилась. Я чуть ли не ощущал запах горелого в воздухе, запах несчастья в вечернем свете. Я оставил жен возле гнезда — гнезда, к которому, как я думал, мы больше не вернемся — и направился к гнезду Шуги. Я нес с собой свёрток с едой для него — пожалуй что последней его едой. Идя по деревне я мог видеть многочисленные следы его заклинаний. Некоторые из наших величественных домашних деревьев тут и там лежали на боку, точно вырванные из земли громадной силой. Другие, казалось, высохли и умерли прямо на месте. Повсюду на земле валялись гнезда с расколотыми стенками. Исчезли животные-мусорщики, не слышно было ночных птиц. Деревня была пуста, если не считать конечно меня, моих жен и, естественно, Шуги. Деревня вымерла.
Даже если Шуга выиграет дуэль, то в эту деревню вернуться никто не сможет, или не захочет. Ее стабильность, надежность оказалась почти уничтоженной.
Все вокруг было безмолвным и угнетающим. Когда я подошёл к гнезду Шуги, под ногами заскрипела мертвая трава. Я осторожно постучал по стенке.
Когда Шуга появился, я онемел от изумления и ужаса. Шуга стал серым и изможденным, под глазами появились новые круги, а кожа была расцвечена красными пятнами, словно он оказался близко от своего собственного проклятия.
Но еще больше меня испугало то, что Шуга обрил свою шерсть. Теперь он был совершенно голым и безволосым — страшная карикатура на свихнувшегося волшебника.
Шуга приветствовал меня слабой улыбкой, благодаря за появление. То, что в ночь перед дуэлью жители деревни накрывают стол для своего колдуна — было традицией. Но все остальные разбежались, и поэтому этот долг пал на меня одного.
Я стоял молча, ждал и прислуживал ему, реагируя на каждый жест или желание. Пищи было много, все самое лучшее, что мне удалось приготовить при таких обстоятельствах. Шуга, казалось, ничего не замечал. Он ел неторопливо, смакуя каждый кусок. Выглядел он усталым, руки подрагивали при каждом движении. Но он ел добродушно.