Ну и совсем не научная, но более чем познавательная проблема — это кто же всё-таки разбойничал у нас под боком? Сидели и морщили мозги четверо: я, Князь, пандейский фрунт-майор Вараду и самый старший по званию из оставшихся наших армейцев — корнет Эльфор. Как и мой покойный Лори, он был из разжалованных гвардейцев — в чине ротмистра, — но служил не в спецвойсках, а в береговой охране. Мне он наедине сказал, что в экспедицию его направила военная контрразведка — к сожалению, ничего не подозревавшая: Эльфор не получил никаких ориентировок и имел лишь двух агентов, которых в «смутную ночь» расстреляли среди первых… Так вот, после обсуждения получилось, что мы до сих пор не знаем, кто вырезал старателей, кто убил Лори и второго офицера, фамилию которого я забыла, и выдрал из их черепов загадочные пластины, кто минировал и обстреливал попеременно то наши, то пандейские группы, кто похитил и зверски убил двоих лаборантов, кто убил как минимум одного горца… причём очевидно, что, убивая моего Лори и заместителя Шпресса майора Гигу, убийцы знали, кого именно и с какой целью они убивают, — а откуда у них эта информация, если её не было в личных делах (Шпресс проверил)?
В общем, получалось, что противник наш как-то сверх возможного информирован, сверх обычного жесток, невидим, непредсказуем и, пожалуй, необъясним…
Князь был единственным, с кем я поделилась обрывками сомнений, которые у меня возникли после последнего разговора с Лимоном. Что-то неизвестное мне и очень нежелательное для Лимона произошло там, и вот это меня тревожило. А главное — Хомилль, который смог сказать несколько слов, прежде чем уплыть в беспамятство.
Слова эти были: «…они перестают слушаться, я жму, жму…» — «обещал, что уйдём вместе, а теперь…» — «…только не отдавайте меня ему, только не отдавайте…» — и «…я же не знал, что они живые».
Князь
Я вышел из палатки, которую мы использовали под морг. Там было холоднее, чем снаружи, за счёт теплового насоса. Но скоро его можно будет отключать — в некоторые дни на площади лужицы, замёрзшие ночью, не таяли. Ещё неделя, и будет только лёд. А потом обрушатся настоящие морозы, и начнут промерзать болота…
Не знаю, что меня натолкнуло на мысль, которую я решил проверить. Честно, не знаю. Какое-то смутное подозрение. В общем, я вошёл в морг, нашёл мешки, в которых лежали офицеры, у которых вытащили пластины. И сделал то, что надо было сделать с самого начала: обыскал карманы, благо никому не пришло в голову раздевать трупы. У двоих в нагрудных, у одного в боковом карманах нашлись точно такие же ножички, какой Чак подобрал возле убитого старшего майора Гигу.
Около палатки меня ждал шаман. Он молча протянул руку, и я подал ему один из ножичков.
Шаман взвесил его на руке. Повернул рубчатый ободок — высунулось лезвие. Повернул в другую сторону — оно убралось.
Он ничего не сказал, вернул мне ножичек и вошёл в палатку. Я остался ждать его.
Прошло с полчаса. Наконец шаман вышел и сделал мне знак следовать за ним.
Мы подошли к палатке-госпиталю. Она была двуслойная, утеплённая, зимняя. Внутри горел яркий свет. От тамбура, где следовало разуться и снять верхнюю одежду, направо были процедурная и перевязочная, а дальше проход в примкнутую отдельную палатку-операционную; налево же — палаты, четыре штуки, на пять коек каждая. Все «бессознательные» лежали по одному в отдельной палате каждый, в ближайшей же к тамбуру раненый в плечо пандеец и контуженый Чак играли в «четырёх королей»; к руке Чака тянулась трубочка капельницы. Шаман прошёл мимо, не обращая на них внимания; я махнул Чаку рукой — мол, сейчас вернусь. Шаман вошёл в палату, где лежал Хомилль. Я встал в дверях, не желая ему мешать.
Шаман, впрочем, ничего особенного не делал. Он постоял около кровати, поправил одеяло на ногах Хомилля, потом провёл рукой над двигателем дыхательной помпы. Чуть придвинулся ближе к раненому, задержал руку над грудью. Через какое-то время я заметил, что рука движется в такт дыханию — вверх-вниз, вверх-вниз. Так продолжалось несколько минут.