Выйдя за ворота, я подумал, что лучше, быть может, попросить хлеба. Я остановился в раздумье.
- Нет, ни в коем случае! - сказал я наконец сам себе.
Ведь в теперешнем состоянии мне никак нельзя есть; иначе опять возникнут видения, нелепые чувства, бред, я не смогу закончить статью, а мне необходимо пойти к «Командору», пока он не забыл меня. Ни в коем случае! Я решился просить свечу. И с этой мыслью вхожу в лавку.
Какая-то женщина у стойки делает покупки; я вижу множество мелких, разноцветных свертков. Приказчик, который знает меня и помнит, что я обычно у него покупаю, оставляет женщину, ни о чем не спрашивая, заворачивает в газету хлеб и кладет передо мною.
- Нет, мне, собственно, нужна свеча на сегодняшний вечер, - говорю я. И говорю это очень тихо, почтительно, иначе он может рассердиться и не даст мне свечу.
Мои слова кажутся ему неожиданными, впервые я спрашиваю у него не хлеб, а что-то другое.
- В таком случае, вам придется немного обождать, - говорит он и снова возвращается к женщине.
Она берет свои покупки, протягивает ему пять крон, получает сдачу и уходит.
Мы с приказчиком остаемся одни.
Он говорит:
- Вам, значит, свечу.
Вскрыв пачку свечей, он вынимает одну. Он смотрит на меня, и я смотрю на него, не в силах высказать свою просьбу.
- Да, конечно, ведь вы уже заплатили, - вдруг говорит он.
Просто-напросто, говорит, что я заплатил; я отчетливо слышу каждое его слово. И он начинает отсчитывать серебро из ящика, крону за кроной, тяжелые, блестящие монеты, он дает мне сдачи с пяти крон, - с пяти крон той женщины.
- Пожалуйста! - говорит он.
Мгновение я смотрю на деньги, понимаю, что он ошибся, но не раздумываю, совершенно не шевелю мозгами, - ослепленный этим богатством, я совсем как шальной. Машинально я беру деньги.
Я стою у прилавка в тупом удивлении, пораженный, уничтоженный; потом я делаю шаг к двери и снова останавливаюсь. Я пристально гляжу в стену; там на кожаном шнурке висит колокольчик, а под ним - связка веревок. И я стою и смотрю на все это.
Видя, как долго я мешкаю, приказчик думает, что я хочу вступить в разговор и, перекладывая на прилавке стопки оберточной бумаги, замечает:
- Похоже, скоро зима.
- Гм. Да... - отвечаю я. - Похоже, что скоро зима. Похоже на то. - И немного спустя, прибавляю: - Что ж, ведь пора. И похоже на то. Впрочем, давно уж пора.
Я прислушиваюсь к своей болтовне, словно не я, а кто-то другой говорит все это.
- Вы так полагаете? - говорит приказчик.
Сунув деньги в карман, я отворил дверь и ушел; я слышал, как я пожелал приказчику спокойной ночи и он мне ответил.
Не успел я сделать и двух шагов, как дверь распахнулась и приказчик окликнул меня. Я обернулся без удивления, без тени страха: я только собрал деньги в горсть и готов был отдать их.
- Вы забыли свечу, - говорит приказчик.
- Ах, благодарю вас! - спокойно отвечаю я. - Большое спасибо!
И я снова пошел по улице, держа свечу в руке.
Моя первая здравая мысль касалась денег. Я подошел к фонарю и снова пересчитал их, взвесил на ладони и улыбнулся. Ведь это целое богатство, его хватит надолго, очень надолго! Я снова сунул деньги в карман и пошел дальше.
У столовой на Стургатен я остановился, тщательно, хладнокровно взвешивая, можно ли мне сейчас немного поесть; изнутри слышался звон тарелок, стук ножей; искушение было слишком велико, и я вошел.
- Бифштекс! - потребовал я.
- Один бифштекс! - крикнула официантка в оконце.
Я сел за отдельный маленький столик у самых дверей и стал ждать. В этом углу царил полумрак, мне здесь было спокойно, и я предался размышлениям. Время от времени официантка с любопытством поглядывала на меня.
Итак, я совершил первый действительно бесчестный поступок, первую кражу, в сравнении с которой все мои прежние выходки были пустяком; первое маленькое и в то же время великое падение... Ну что ж! Теперь уже ничего не поделаешь. Впрочем, все зависит от меня, ведь я могу расплатиться с лавочником потом, при случае. И это вовсе не значит, что я должен и дальше идти по этому пути; к тому же я не обязан жить честнее всех, я не давал такой клятвы...
- Как вы думаете, бифштекс скоро будет готов?
- Да, сейчас.
Официантка открывает оконце и заглядывает в кухню.
Но если это дело выплывет наружу? Если у приказчика возникнет подозрение, если он начнет вспоминать историю с хлебом, с пятью кронами, со сдачей, которую получила та женщина? Ведь вполне вероятно, что он спохватится в первый же раз, как я снова зайду в лавку. Господи, ну и что с того?.. Я слегка пожимаю плечами.
- Пожалуйста! - любезно говорит официантка и ставит бифштекс на стол. - Но не лучше ли вам перейти в соседнее помещение? Здесь так темно.
- Нет, спасибо, позвольте мне остаться здесь, - отвечаю я.
Ее любезность растрогала меня, я тотчас плачу за бифштекс, даю ей наугад, сколько попалось в кармане, и зажимаю ее руку. Она улыбается, а я, шутя, с увлажнившимися глазами, говорю:
- На чаевые купите себе усадьбу... Ах, не стоит благодарности!
Принявшись за бифштекс, я ем все жаднее, глотаю большие куски, не разжевывая. Я рву говядину зубами, как людоед.
Официантка снова подходит ко мне.
- Не хотите ли чего-нибудь выпить? - спрашивает она, слегка нагнувшись ко мне.
Я взглянул на нее: она говорила очень тихо, почти стыдливо; под моим взглядом она опустила глаза.
- Скажем, полбутылки пива или еще что-нибудь... от меня... и кроме того... если вам угодно...
- Нет, спасибо! - ответил я. - Как-нибудь в другой раз. Я еще зайду к вам.
Она отошла и села за стойкой; теперь я видел только ее голову. Какая она странная!
Кончив есть, я тотчас же пошел к двери. Я уже чувствовал тошноту. Официантка встала. Я боялся выйти на свет, боялся слишком близко подойти к этой молодой девушке, которая и не подозревала о моей нищете, а поэтому торопливо пожелал ей доброй ночи, поклонился и вышел.
Еда уже оказывала свое действие, меня сильно тошнило, к горлу подступала рвота. Во всяком темном углу я искал облегчения, старался преодолеть тошноту, от которой снова пустел мой желудок, сжимал кулаки, делал над собой усилие, топал ногами и в бешенстве глотал то, что готово было извергнуться изо рта, - но все напрасно! Наконец я вбежал в какую-то подворотню, скорчившись, ослепнув от слез, застилающих глаза, и меня вырвало.
Я был в отчаянье, шел по улице и плакал, проклиная те чудовищные силы, каковы бы они ни были, за то, что они так беспощадно преследуют меня, призывал на них проклятие ада и вечные муки за их жестокость. Да, эти силы не отличаются рыцарским благородством, право, не отличаются, уж это точно!.. Я подошел к какому-то человеку, который глазел на витрину, и попросил поскорей сказать, что, на его взгляд, нужно дать человеку, долгое время терпевшему голод.
- Это вопрос жизни и смерти, - сказал я. - А бифштекса он не может перенести.
- Я слышал, что очень полезно молоко, кипяченое молоко, - ответил он в крайнем изумлении. - А о ком речь?