По правую сторону от ратуши — оркестр. Звонкая медь труб воинственно сверкает в лучах мартовского, уже тёплого, солнца. Не смолкая, не останавливаясь ни на миг, оркестр выдувает военные марши.
Люди на площади стоят молчаливые и сосредоточенные. Контраст между бравурной музыкой и пасмурными лицами никого не удивляет. Виселицы не редкость и в немецких городах, но далеко не всех радует это зрелище.
Если пересилить себя и посмотреть вдоль улицы, то можно увидеть на окраине высокие трубы металлургического завода. Днём и ночью мартеновские печи там варят сталь. Днём и ночью стелется над ним дым. Фронт требует танков.
Ещё дальше, под невысокими холмами, которые в этой местности гордо называются горами, угольные шахты. Они тоже работают круглосуточно, выплёскивая на поверхность целую реку блестящего угля, похожего на битое чёрное стекло.
Сегодня воскресенье, на площадь велено собраться всем жителям Айсдорфа, а также свободным от смены сталеварам и шахтёрам. Люди в тёмных праздничных костюмах. Это обусловлено приказом: прийти в костюмах для весьма важной церемонии. Молодых людей не видно — на фронте. Пожилые лица, изрезанные глубокими морщинами, куда на веки вечные въелась угольная пыль, выглядят непроницаемыми. Эти люди уже видели всё — и победы тридцать девятого, и поражение восемнадцатого года. Они ничего не забыли и ничему не научились. Фюрер Гитлер сказал об их законном праве владеть целым миром, и им нравилось думать о себе, как о высшей, первой расе на земле. Стоят на площади тучные и спесивые, уже облысевшие арийцы, слушают громкие марши, и кажется, что все они преданы фюреру до последнего вздоха. А о чём они думают на самом деле, не сможет догадаться даже шеф местного гестапо. Самое горькое для него то, что они думают и отучить их от этого невозможно. А шефу гестапо нужно направить их мысли в безопасном для империи направлении. Сегодняшнее поучительное зрелище для того и предназначено.
Роман Шамрай вместе с несколькими пленными стоял в наиболее отдалённом углу площади и всё ещё не мог понять смысла происходящего. Виселицы здесь появляются уже не впервые. Публичная казнь — излюбленное гестаповское действо. А вот зачем устроены помосты? Какая ещё дикая идея родилась в садистском воображении гестаповцев?
Пленные одеты в старое тряпьё, пропитанное запахом дезинфекции. У каждого на рукаве хорошо заметная серая повязка с бросающимися в глаза «КО» — сокращённое обозначение слова «военнопленный» на немецком языке. Большинство работает в шахте, а группа Шамрая по двенадцать часов ежедневно трудится на металлургическом заводе. Живут все вместе в бараках на окраине города. На работу ходят под стражей.
Сюда, на площадь, их тоже привели под конвоем более солидным, нежели всегда. Почему им такая честь — непонятно, и оттого тревожно на сердце. Виселица вызывает противный холодок под сердцем, хотя и ясно — вешать будут не их.
На Шамрае старый короткий пиджак, латаный и перелатанный, но тёплый. Эти лохмотья выдали пленным в Айсдорфе, не голыми же их водить на работу. Единственное, что сохранил Шамрай от своей военной формы, это воротник гимнастёрки с красными петличками и двумя «кубарями» на каждой стороне. С ним никогда не разлучается лейтенант. Эти петлички — его прошлое. они напоминают ему о Родине, о том, что он командир, они держат его на земле, не дают умереть.
Зачем же всё-таки их привели сюда?
Часы на городской ратуше отзвонили десять ударов. Одновременно с последним ударом двери ратуши распахнулись. Задержавшись мгновение на пороге, бургомистр Грюнгоф вышел на балкон, за ним показался в парадном, шитом серебром мундире гестаповский полковник — штандартенфюрер, далее ещё несколько старших офицеров. Видно, что-то серьёзное произошло в Айсдорфе, если тут появились такие большие чины.
На шее Грюнгофа — символ власти бургомистра — здоровенная золотая бляха. Через весь живот, всем напоказ выставлена её толстая золотая цепочка. Тяжёлые щёки нависли над жёстким накрахмаленным воротником. Седые брови встопорщились железными щёточками. Поредевшие серебристые волосы пополам перечеркнул розовый ровный пробор. Глаза цвета пива, хмельные от сознания значительности переживаемой минуты. Энергия так и кипит во всём теле бургомистра Грюнгофа, как густая смола, и только красные пятна на щеках да сизый затылок напоминают о высоком давлении и скверном здоровье. Ничего, ничего, Грюнгоф ещё поживёт, ещё увидит окончательную победу!