И действительно, ключик щёлкнул в замке полминутой позже двенадцати. Лука вскочил с тахты, бросился к дверям в переднюю. На пороге стояла Оксана в коричневой шубке и какой-то новой, но тоже синей шапочке. Лицо пополнело, округлилось, но всё равно красивое, весёлое, сияет белозубой улыбкой. Только странно, теперь на Луку это не произвело впечатления, всё его внимание было приковано к другому: на руках Оксаны ребёнок.
— Здравствуй, — сказала она. — Ты не рад мне?
— Рад, очень, — не отрывая взгляда от большого голубого конверта, ответил Лука.
Оксана свободно, как хозяйка, прошла в комнату, положила ребёнка на тахту, обернулась.
— Помоги мне раздеться. — Она протянула Луке шубку. Предчувствие не горя, а катастрофы овладело сердцем Луки. Он ходил, говорил, двигался машинально, сосредоточенный только на ожидании.
— Ну, почему ты такой хмурый? — Оксана знакомым движением поправила волосы. — Встреча со мной не принесла тебе радости?
— Я рад видеть тебя. — Лука не мог отвести взгляд от тахты. — Это твой ребёнок?
— Да. Сын, его зовут Лукой. Хорошее имя, не правда ли?
— Правда, — через силу выдавил Лука.
— А я пришла попрощаться, — спокойно проговорила женщина. — Моего Хоменко перевели на Дальний Восток. Сегодня летим и мы с Лукой, вот и решила зайти. Я плохо поступила?
— Хорошо, — с трудом выговорил Лука.
Теперь одна-разъединственная мысль владела им. Могучая, как гроза, ливень, извержение вулкана, она захватывала всё его существо, не давая вздохнуть, и, наконец, вылилась в тихие, похожие на стон слова:
— Это мой сын?
— Нет, мой, — жёстко ответила женщина. Белозубая улыбка исчезла, тёмные властные глаза холодно смотрели на Луку. — Я взяла его с собой, потому что не с кем оставить дома. Его зовут Лукой Ивановичем Хоменко.
Она медленно выговаривала слова, словно отсчитывала звонкие монеты, — холодно и расчётливо, сразу воздвигнув крепкую, непреодолимую, хотя и невидимую стену между Лукой и своим сыном.
— Покажи мне его, — попросил Лука.
— Пожалуйста, с радостью. Посмотри, какой он славный.
Она ловко развязала конверт, круглое детское личико с большим лбом, нависшим над светло-голубыми глазами, выглянуло из белого кружева пелёнок.
Пол медленно качнулся под ногами Луки, и он, чтобы не упасть, сел на стоявший рядом стул.
— Это мой сын, — твёрдо сказал Лука.
— Нет, — полностью владея собой, своим лицом, настроением, улыбкой, проговорила Оксана. — На глаза не обращай внимания, у Ивана Хоменко они тоже голубые.
— Это мой сын, — снова убеждённо сказал Лука, только теперь слова его прозвучали угрожающе твёрдо. — Это мой сын, и я его у тебя заберу. Где бы ты ни была, на Дальнем Востоке, у чёрта на куличках, я найду тебя. И возьму его!
— Глупости говоришь. — Женщина весело рассмеялась. — Ну, сам посуди, кто тебе позволит у матери, у замужней женщины, отобрать сына?
Мысли в голове Луки поворачивались медленно, как тяжёлые каменные жернова, причиняя мучительную боль. Казалось, прислушайся повнимательнее — и услышишь, как они перемалывают его прошлую жизнь, его счастье.
— Правда, взять сына сейчас нельзя, — тихо проговорил Лука. — Но пройдут годы, он вырастет, я приду и скажу ему, кто его отец…
— И окажешься в роли злого клеветника, который возводит поклёп на почтенную пожилую женщину. Не знаю, выслушает ли он тебя или сразу выдворит. — Оксана говорила непринуждённо, беззаботно. — Кстати, ты всё ещё ходишь в госпиталь к отцу по субботам, в четыре часа?
— Да, хожу. Именно по субботам, в четыре, — с вызовом ответил Лука.
— И сегодня пойдёшь?
— И сегодня пойду.
— Жаль. Сегодня в шестнадцать двадцать мы с Лукой улетаем в Москву. Может, проводишь нас?
Сердце у Луки стало тяжёлым, как гиря. Значит, ещё и до сих пор хочет Оксана сломить его волю. Она всё рассчитала и билеты-то взяла нарочно на шестнадцать двадцать. Да, она всё продумала математически точно, забыв о том, что человеческий характер не поддаётся расчётам. Если не удастся её замысел, жизнь не будет полной для Оксаны Хоменко. Всегда будет недоставать одной, пусть никому не известной, не заметной, но для неё важной победы. Неправда, будет так, как она хочет. Вот побледнел Лука, мелкие бисеринки пота, как роса, посеребрили его лоб, сейчас он сдастся…
— Я знал, что ты жестокая, — сказал Лихобор. — Только не представлял меры, глубины твоей жестокости. Она бездонна, как чёрный омут. И очень жаль, что именно у тебя останется мой сын. В четыре я пойду к отцу в госпиталь, на аэродроме меня не будет. А с сыном мы ещё встретимся. Встретимся и поговорим. Посмотри, как он похож на меня! И характер у него будет мой, лихоборовский.