— Не дай бог, — искренне испугалась женщина,
— Потому что он маленький Лихобор. И никуда от этого не денешься. Я его найду, когда сын вырастет, всё равно найду…
— Это уже не будет иметь никакого значения, — сказала Оксана, пеленая мальчика. — Мне казалось, если бы ты любил меня…
— Да, когда-то любил, безумно любил, — ответил Лука.
— А теперь уже не любишь?
— Нет, я не могу любить жестоких людей.
И замолчал, глядя как Оксана пеленает маленького Луку.
Может, впервые в жизни видел таким её лицо Лука Лихобор: было заметно, как сдерживает себя женщина, чтобы не сорваться, не закричать. Нет, не закричит, выдержит, не тот характер.
Почему так нужна ей эта последняя победа? Ведь ничегошеньки не изменит она в Оксаниной жизни. Выходит, изменит. Это, как долгожданная остановка в конце длинного пути, без неё нет полного ощущения счастья. Её, Оксаниного, счастья.
— Принеси мне, пожалуйста, шубку, — просто, будто и не было никакого разговора, сказала женщина. — Время ехать. Внизу ждёт машина.
Лука послушно принёс лёгкий, искристый мех.
— Подержи его минуточку. — Оксана протянула ребёнка.
Дрожащими руками Лука взял почти невесомый свёрток. Где-то в его глубине едва заметно шевельнулось маленькое, живое и тёплое тельце. Его сын, его кровинка.
Сейчас рвануться бы с места, убежать из этой комнаты, чтобы никогда не смогла догнать их Оксана. Нет, никуда не убежишь от матери. Куда ему бежать? К Карманьоле! Всё рассказать ей честно, ничего не скрывая. Она поймёт…
Глупости лезут в голову. Никуда не убежишь, да и бежать тебе некуда! Так и будет расти маленький Лука в семье Хоменко. Лихобор зубами скрипнул, как от жестокой боли.
— Что с тобой? — Оксана искоса взглянула на Луку, проводя пуховочкой по щекам.
Лука осторожно отстранил кружево пелёнки, взглянул на личико мальчика. Ещё ничего не понимают, удивлённо смотрят на свет светло-голубые глазки. Маленький носик кнопкой, круглые щёчки, едва заметный ротик. Неужели вот так и отдать сына?
— Оставь его мне, — сам понимая бессмысленность своих слов, попросил Лука.
Оксана в ответ только пожала плечами.
— Ну, я готова, прощай. Жаль, очень жаль, что ты не хочешь проводить нас на аэродром.
Лука осторожно поцеловал сына в обе круглые, как маленькие булочки, щёки.
— Давай мне его, осторожно, — командовала Оксана.
— Мы ещё увидимся, старик, мы обязательно увидимся, держись, крепче держись. — Лука говорил сыну те же слова, которые так часто на прощание слышал инвалид Семён Лихобор. — Держись, старик. — Он протянул ребёнка, не замечая, как по щекам текут слёзы.
— Ты плачешь? — Глаза женщины холодно смотрели из-под тёмных тяжёлых ресниц.
— Нет, я не плачу, — сказал Лихобор.
— А слёзы…
— Какие слёзы? — Он провёл двумя кулаками по щекам, как это делают малые дети. — Прости, правда, слёзы.
— Мне бы очень хотелось воспитать его похожим на тебя, — сказала женщина. — Таким же верным. Чтобы, когда перед ним встанет вопрос, куда идти — к любимой или ко мне, он выбрал бы меня.
— Он не пойдёт к тебе, — глухо ответил Лука. — Ты жестокая. Лихоборы никогда не любили жестоких людей, а он Лихобор. Можешь верить, мы с ним ещё встретимся…
— И ты решишься рассказать ему правду? Ты, такой благородный? — Голос Оксаны звенел холодной, прозрачной льдинкой. — Хотя через двадцать лет мне уже будет всё равно.
— А мне не будет! И ты лжёшь, тебе тоже не будет всё равно, и я не хотел бы оказаться на твоём месте через двадцать лёг.
— Нет, ты ему ничего не скажешь, или я тебя плохо знаю. — Женщина уже улыбалась. — Будь здоров и счастлив. Найди себе хорошую девушку и женись, пусть она народит тебе целую кучу маленьких Лихоборов. Прощай, я очень любила тебя когда-то… Вот твой ключик, возьми. Я изредка приходила сюда…
— Знаю.
— Ты не мог этого знать, следов не оставалось.
— Кроме запаха, — сказал Лука, и Оксана взволнованно покраснела, видно, не таким простым и лёгким для неё был этот прощальный разговор.
И вдруг Лука подумал: а что, если бы он сейчас предложил Оксане стать его женой? Но другое чувство запретило вымолвить эти слова. Он даже испугался бы, согласись Оксана… Нет, он не любил эту красивую женщину, а вот за маленького Луку, не колеблясь, отдал бы жизнь, и это не красивые слова, а сама правда.