— Ты мне не доверяешь?
— Давай-ка без глупостей. Проверять и перепроверять нужно не только других, но и себя. Бери штангенциркуль. Определим в первую очередь точность работы. Смотри, эта гайка на пятнадцать сотых миллиметра длиннее. Чья работа? Моя. Сейчас снимем этот излишек.
— Не понимаю. Какое значение могут иметь эти сотые доли миллиметра? Гайка же, простая гайка!..
— Верно. Если она одна, то сотая миллиметра не имеет серьёзного значения, но все пятьдесят должны быть непременно одинаковы. Обязательно! Вот мы с тобой пойдём посмотрим потом, как будут монтировать хвостовое оперение, тогда поймёшь. Ну, думается, всё в порядке.
— Давай перекусим, мне живот подтянуло с голодухи. — Феропонт сменил гнев на милость. — А ну, чем порадовала нас мама?
В пластмассовой сумке лежали десяток бутербродов и термос с горячим кофе.
— Не очень-то роскошно, — пожаловался парень. — Мать никогда не умеет приноровиться к возможностям моего аппетита.
— Ты ешь, мне что-то не хочется, — сказал Лука.
— Вот ещё! Так я и буду есть один. Бери с икрой, говорят, отлично восстанавливает силы.
Лука взял бутерброд, откусил: правда, вкусно.
— Бери ещё, — предложил Феропонт.
— Спасибо, сыт. — Луке и вправду есть не хотелось.
— Ну, смотри, тебе видней, — ответил Феропонт, и Лука удивиться не успел, как от десятка бутербродов осталось одно воспоминание. Они запили ужин горячим кофе. «Это, чтобы вам спать не хотелось», — всё предвидела мать, в глубине души гордясь своим сыном.
— Поехали дальше! — скомандовал Лука. — Утро не за горами.
— Есть ещё времечко, — весело откликнулся Феропонт, нарезая первую гайку.
На мгновение, только на один короткий миг, когда метчик вгрызался в твёрдую холодную сталь, он оглянулся. Цех, по самые его края, наполнила темнота; станки, большие, молчаливые, в темноте будто бы ближе сошлись друг к другу, наверняка о чём-то своём говорят. Только в одном углу над двумя токарными станками яркий свет, и кажется, будто это и есть самое важное место, центр вселенной, где сейчас решается её будущее. Господи, опять тебя занесло на повороте, Феропонт! Это же гайки, простые гайки! О какой ещё судьбе человечества может идти речь? Ты же сам месяца три назад от души посмеялся бы над своими словами. Отчего же не смеёшься теперь?
Может, оттого, что по-настоящему почувствовал ответственность.
Ответственность за что? За пятьдесят гаек? Завтра, рассказывая маме, ты всё-таки весело поиздевайся над собой.
Однако без этих гаек новый самолёт не взлетит, и шутить почему-то не хочется… Сдаёт Феропонт Тимченко одну за другой свои неприступные позиции. Во всём виноват Лука Лихобор! Дело именно в нём, в его жизни, работе, характере. Когда-то Феропонту хотелось походить на Эдди Рознера, Леонида Утёсова или по крайней мере на Геннадия Цыбулю. Теперь он хочет быть таким, как Лихобор. Не поймёшь — взлетела в небо или сорвалась в глубокую пропасть его мечта…
Внимание! Как-то неровно идёт метчик, нет, показалось, всё нормально. Многовато их, этих гаек, режешь, режешь, конца-края не видно.
Что-то вдруг вроде бы прозрачной стала стеклянная крыша. Неужели скоро рассвет? Смотри-ка, до чего быстро промчалась ночь. Последняя гайка, чтоб ей пусто было. Нарезать и отдать её надо Луке на расточку, потом выбрать канавки…
Люди начинают собираться в цехе. Всё больше и больше готовых гаек сосредоточивается на стеллаже, они и вправду походят на маленькие снарядики.
Все! Пятьдесят штук готовы. Может, завтра или послезавтра он расскажет знакомым об этой ночной работе в своём обычном снисходительно-насмешливом тоне, но сейчас сердце его полно гордости, он работал целую ночь не хуже Луки, он настоящий токарь! Удивительно приятное ощущение, вкуса которого он до сих пор не знал.
— Уложились в план, — потягиваясь, разминая уставшие мышцы, сказал Лука.
— Привет! — Они и не заметили, как рядом с ними уже давно стоял Горегляд, глаза у него добрые и уставшие, будто он сам трудился всю ночь. — Готово?
— А как же иначе? — уверенно и как всегда, немного с удалью ответил Феропонт. — Вы же знали, кого ставили на работу.
— Ну, ты от скромности не умрёшь.
— А я вообще умирать не собираюсь. — Феропонт стоял около гаек, выстроившихся на стеллаже, точно так же, как Венька Назаров у своего плаката в день прихода генерального конструктора.
— Правильно, умирать не будем, — сказал Горегляд. — Сейчас их возьмут на долбёжный станок, эти ваши гайки.
Да, их увезут, и исчезнет очарование первой рабочей ночи. И никто не вспомнит о ней. Работа как работа. Пришлось потрудиться две смены, в конце концов — ничего особенного… Для постороннего человека ничего особенного, а для Феропонта всё изменилось за эту ночь… Интересно, захочется ему завтра, хорошенько выспавшись, посмеяться над своими восторгами? Всё может случиться, посмотрим.