В новом доме инвалиды размещались шумно и весело, будто не только стены, а всё решительно менялось в их жизни. Семён Лихобор велел прибить в своей палате, такой светлой, что даже глазам больно, портрет Майолы и тогда сказал:
— Ну вот, теперь я дома.
В День Победы Майола привела свою пионерскую дружину, Валька Несвятой возглавлял колонну молодых рабочих, пришли ученики из соседних школ. Явился и Горегляд, и где-то в толпе поблёскивали стёкла очков директора авиазавода.
— Приверни, крепче приверни! — командовал старый Лихобор. — Смотри, этот орден ниже «Звезды» оказался и погоны перекосились. Зеркало мне дай…
— Что ты волнуешься, отец? — успокаивал сын.
— Оттого и волнуюсь, что мы должны выглядеть, как положено солдатам. Пояс на одну дырочку потуже затяни. Вот так. Хорошо. Теперь вези меня к людям.
Зал нового Дворца был выстроен своеобразно: против большого амфитеатра — сцена, тоже амфитеатром. На сцене и в зале — удобные кресла для инвалидов.
В тот день в президиуме при всех орденах и медалях, в новых армейских кителях с золотыми погонами, сидели пятьдесят ветеранов. К ним вышла пионерка лет десяти и, волнуясь, сказала звонким, срывающимся голоском:
— Товарищи, для встречи с героями Великой Отечественной войны знамёна пионерских дружин внести!
Феропонт, стоя рядом с Лукой, тихо, чтобы не слышала Майола, сказал:
— Учитель, ты, может, будешь смеяться, но я, кажется, сейчас заплачу!
Колыхнулись и замерли над сценой знамёна. Лука сжал руку Майолы, будто хотел защитить свою подругу в этом, ещё не окончившемся бою, где и до сих пор, через тридцать лет после победы, падают солдаты.
1973