— Понимаю, — Шамрай засмеялся.
Он уже мог смеяться! Быстро меняется всё на свете, когда тебе только двадцать пять лет от роду.
Село выросло перед глазами. Громко, басовито, как в бочку, залаяла, собака, по всей видимости, пёс здоровый и злой. А может, и не злой вовсе, самые лютые немецкие овчарки пленных рвали молча острыми, похожими на клинки зубами и только потом подавали голос. Шамрай остановился,
— Боишься? — спросила Галя.
— Собаки… Отвык идти на собачий лай. А ты не боишься?
— Нет, я привыкла. Привыкнуть можно ко всему.
— Так я, по-твоему, трус?
— Нет, это другое. Ты — в бегах. Это другое…
И замолчала, не желая пояснять свою мысль.
— Где мне раздобыть оружие? — прямо спросил лейтенант.
— Тебе оружие сейчас не нужно, — тихо ответила девушка. — Умереть, убив одного или даже нескольких немцев или полицейских ты мог бы и раньше. Тебе сейчас нужны друзья.
Шамрай удивился. Точно и мудро прочитала Галя его мысли.
— Где же они возьмутся, друзья?
— Не знаю. Во всяком случае, их находят не с помощью оружия.
Уже стемнело. Они шли полевой стёжкой. Не по-девичьи широкие и сильные Галины плечи, прикрытые светлой кофточкой, плавно покачивались перед глазами Шамрая. Чтобы сменить почему-то (он и сам не мог понять почему) неприятный для него разговор, Шамрай спросил:
— С фронта нет новостей?
— Нет. Как остановились под Ростовом и Таганрогом, так и стоят. Но к лету, видно, что-то готовят. В Нуртре размещался сапёрный батальон. Недавно погрузился в эшелоны и двинулся на восток.
— Откуда ты знаешь? — спросил Шамрай.
Галя промолчала.
Они подошли к ферме. Кирпичная массивная стена ограждала сад. Над развесистыми высокими яблонями возвышался белый двухэтажный дом,
— Сюда, — сказала Галя.
Они спустились на несколько ступенек в подвальчик.
Дверь приоткрылась. Блеснул свет маленькой керосиновой лампочки. Замшелые серебристо-серые своды нависли над круглой комнатой с двумя аккуратно застеленными койками. На потолке между двумя каменными грязно-жёлтыми плитами сверкала прозрачная капля воды, готовая вот-вот упасть на стол, возле которого, ожидая вошедших, стояла Нина.
— Мы тебе праздничную встречу приготовили, — Нина приветливо улыбнулась. — Даже по бельгийским масштабам бедновато, а если на нашу советскую мерку, так и вовсе по-нищенски. Но что поделаешь. Вот доживём до победы, тогда…
— Почему четыре прибора? — Шамрай встревожился,
— Придёт ещё один человек, — ответила Нина и смутилась.
— Кто?
— Один бельгиец.
— Кто же он?
— На железной дороге работает, машинист.
«К кому он придёт?» — хотел спросить Шамрай. Но не спросил и правильно сделал, потому что Нина и так уже покраснела, как маков цвет. «Может, от этого бельгийца Галя знает о сапёрном батальоне? — подумал Шамрай. — Возможно».
— Как же его зовут?
— Эмиль.
— Емельян, по-нашему, — перевёл Шамрай. — Хорошо, пусть приходит.
— Вот спасибо за разрешение, — усмехнулась Нина, сразу поставив, гостя на своё место.
«Девчата с характером, — ласково, без обиды подумал Роман, — такая жизнь всему научит».
Под сводчатым потолком Шамрай разглядел тёмную колбочку электролампы.
— Здесь есть и электричество? — Шамрай удивился.
— Недавно погасло. Станцию кто-то подорвал. Электровозы стали. Теперь вновь на паровозах ездят…
— Подорвал?
— А почему бы и нет? Всё может быть. Здесь тоже рабочие…
— Это правда, рабочие всюду, — повторил Шамрай.
За дверями что-то тихо зашуршало и поскреблось, будто мышь стала грызть сухую доску.
— Заходи, — милостиво разрешила Нина.
Дверь открылась, и на пороге Шамрай увидел совсем молодого парня, сложенного, как показалось Шамраю, из одних квадратов. Самый большой квадрат — широкие плечи, самый маленький — носки до блеска начищенных ботинок. Лицо, лоб, копна чёрных волос, подбородок — всё выступало тугими квадратами. Нос и густые чёрные брови пересекались под прямым углом. И губы были тоже прямые, крепко сжатые, упрямые. А глаза смотрели весело и приветливо. На первый взгляд Эмиль напоминал тяжелоатлета, который играет штангой с нанизанными на ней стокилограммовыми чугунными «блинами», как ребёнок мячиком. От всей его фигуры, аккуратно завязанного галстука, тщательно выутюженного костюма веяло надёжностью, порядочностью и душевным равновесием. Казалось, никакие заботы не способны покрыть морщинами этот чистый лоб или притушить весёлые огоньки в тёмных главах. Шамраю сразу не приглянулся этот начищенный, хорошо вымытый парень. Он поймал себя на мысли, что ему после долгих месяцев лагерной жизни как-то странно видеть рядом человека выбритого и остриженного, в аккуратном костюме.