Марья Алексеевна. Ты уж, Глебов, перепил с лихвой.
Глебов (сердито и пьяно). Может быть, я напрасно излагаю, но хотел бы предостеречь тех, кои, плохо зная русское, могут подумать, что дитя был людоед и кушал нянюшку. Следовательно, это просто объяснение в непросвящении, да и куда мне учить ученых. Я не философ, а русский, и если б не родился русским, то сокрушался бы, что не русский.
Марья Алексеевна. Кого ты, Глебов, упрекаешь? Здесь все русские.
Глебов (кричит). Моренкопф! Ненавижу!
Алексей. Иван, отведи майора в диванную, сними с него мундир да стащи башмаки. Пусть проспится. (Глебова уводят.) Играйте, музыканты, играйте. Игрец получите. (Музыканты играют.)
Марья Алексеевна (Алексею). Как у тебя с батюшкой?
Алексей. Я уж не знаю. Я уж себя чуть знаю от горести. Я бы рад куды скрыться.
Марья Алексеевна. Куды тебе от отца уйти? Везде тебя найдут.
Алексей. Отец мой, не знаю за что, меня не любит и хочет наследником учинить брата моего, а он еще младенец. И надеется отец мой, что жена его, а моя мачеха, умна. И когда, учиня сие, умрет, то будет бабье царство. И добра не будет, а будет смятение. Иные станут за брата, а иные за меня.
Марья Алексеевна. Кто за тебя станет?
Алексей. Что тебе, Марья, сказывать. Ты их не знаешь.
Марья Алексеевна. Какого они чину?
Алексей. Что тебе, Марья, сказывать, когда ты никого не знаешь.
Марья Алексеевна. Почему ж никого? Многих знаю. Да и меня можешь считать. Множество людей разного звания можешь считать.
Алексей (обрадованно). Хотя батюшка и делает, что хочет, только еще как Сенат похочет. Чаю, сенаторы и не сделают, что хочет батюшка. И надежду имею на сенаторов, а на кого именно, ноне не скажу. И архиереи во множестве мои. И в гвардии да армии людей имею. И черный народ меня любит.
Кикин (с беспокойством). Лишнее молвишь, Алеша.
Алексей. Кто понесет? Я запрусь, а его распытают. Батюшка уж не слушает, столько на меня правды и неправды плетут.
Чуркин. Слыхивал я, на двести двадцатой версте от Москвы, во дворе у мужика, в хлеву, под гнилыми досками стоит котел денег.
Марья Алексеевна. Какого мужика?
Чуркин. Это мне не известно.
Марья Алексеевна. Эх ты, чучело чухонское. Ты б лучше разузнал про иноземку Марью Велимову, фрейлину царицы Екатерины Алексеевны. Та, говорят, деньги в рост дает.
Чуркин. Так ведь без закладу не даст.
Марья Алексеевна. Лихо, что закладу нет. Ты б так выпросил.
Чуркин. За так не даст. Вон сахарница, у которой вы изволили выбирать сахару и конфекту на девять рублев, без денег не отдала. Мне сахару для сбитня надобно, а вы изволили запечатать сахар и после не изволить брать.
Марья Алексеевна (сердито). Что ты плетешь на людях вне ума? Вот сгоню тебя со двора. Поди сядь туда подалее.
Алексей (смеется). Он у тебя, Марья, на уме. Иван, подлей-ка Чуркину водки.
Марья Алексеевна. Ты мне его упоишь, в карету не вопрется.
Алексей (смеется). Ничего, довезем.
Марья Алексеевна. Было мне, Алеша, откровение, что брат мой, а отец твой возьмет мать твою к себе, и дети будут таким образом. Отец твой будет болен, и произойдет некоторое смятение. Он прийдет в Троицкий монастырь на Сергиеву память. Мать твоя будет тут же. Он исцелеет от болезни и возьмет ее к себе. И смятение утешится. А Питербурх не устоит за нами. Быть ему пусту. Многие говорят о том.
Чуркин (сидя с Босым в стороне, хмельно). В немецкую слободу изволила поехать царевна Марья Алексеевна с царицей Прасковьей Федоровной смотреть двор, а на том дворе хозяйка пьяна была, у нее родины были. И государыня-царица Прасковья Федоровна изволили напрошаться кушать, и ее унимала царевна Марья Алексеевна, а она не изволила послушаться. Ездила во все те места, где изволила напрошаться на обед.