Мария (со слезами). Милостивая государыня, клевещут на меня, посколько при дворе множество врагов имею.
Екатерина. Отчего ж враги?
Мария. От ревности.
Екатерина. К кому ж ревнуют?
Мария. К денщику государеву, Ивану Михайловичу Орлову.
Екатерина (спокойней и даже с интересом). Где же у тебя с ним свиданья?
Мария (оживленно). В Летнем огороде, а иной раз в огороде Инженерного замка.
Екатерина. Да, там для любовных дел хорошо. Гроты, островки на прудах, беседки, рощи, аллеи.
Мария. Истинно, государыня. Комнатки Летнего, Зимнего да других домов государевых, где придворная прислуга помещается, — тесны.
Екатерина. Уж вам, уж денщикам и фрейлинам, известно, где можно наговориться и нацеловаться всласть. Однако иной раз в аллеях случается найти и мертвого ребеночка.
Мария. Лишь от страха и стыда женщина может убить плод любви. Как же, государыня, рожать-то выблядков? И матери мучение, и выблядку мучение. Которые прижиты до закону, тех выблядков людьми не ставят.
Екатерина. Поберечься надо.
Мария. Эх, государыня, от сладости уберечься тяжелей, чем от горечи.
Входит веселый Петр, явно уже выпивший. За ним следуют негритенок с бокалом вина и кувшином, шут Шапский Феофилакт и шутиха Трофимова Аксинья. Шут играет на собачьем свистке, а шутиха на пузыре с горохом.
Шут (поет). Жженая щека, жареная щека, черный подбородок, угольный нос.
Шутиха (поет). Продала постелю, лягла на солому. Не была ли она замаранная потаскуха.
Петр (смеется, целует Екатерину). Скоро ли ты, Катенька? Пришел с шутами тебя торопить.
Екатерина. Убираюсь, Петруша. Получше вырядиться хочу, посколько ноне фрейлины и горничные все щеголихи.
Петр (подходит и целует Марию). Любимица твоя, Катенька, милая твоя прислужница хорошеет да цветет. И умна. Я нахожу большое удовольствие в беседах с ней.
Екатерина. Не в Летнем ли огороде, Петруша?
Петр. Иной раз и там. Люблю тамошние прогулки да отдых. Летний наш огород хочу сделать не хуже Версальского огорода. Из Германии липы выписал, из Голландии машину для подачи воды от каналов в фонтан. А для украшения грота хочу повелеть собрать из всех рек, находящихся в России, по пуду раковин и курьезных камушков.
Екатерина. То-то любовникам радость будет, а особенно тем, которые стыда не боятся.
Петр. Ты, мутер, не в духе. Али вновь злоковарные вымыслы обо мне говорены тебе и писаны. Кто тебе что сказал? Не пожалеть бы ему.
Екатерина (утирая слезы). Слаба я чего-то, Петруша. Может, уж не поеду сегодня. Побуду вдали от твоих шутов, придворных дураков да доносчиков.
Петр (протягивая руку назад, не глядя, берет у негритенка бокал и выпивает). Катеринушка, матка, чем тебе мои шуты не угодили? Вот Феофилакт Шапский, шут-смехотворец и обер-кнутмейстер. Две должности занимает. За палача имеет жалованье сто рублев в месяц, за шута многоутешного сорок рублев. А вот Аксинья Трофимова, подмосковная крестьянка, редкий урод с бородой. Велел я придворному художнику сделать с нее портрет в полный рост обнаженной. (Смеется.) Для академии наук… Что, шуты, умники мои, покажите себя государыне, не посрамите меня перед ней. Феофилакт, на кого одевают колпаки?
Шут. На шутов, на дураков, на плохих учеников и на отставных женихов. (Хохочет.)
Петр (смеется). Шут есть добытчик аттической соли, ибо Афины синоним остроумного. Ну-ка, покажи себя, Аксинья.
Шутиха. Шары-бары-растабары, белы снеги выпадали, серы зайцы выбегали, охотнички выезжали, красну девку испугали. (Щиплет за зад фрейлину, та визжит.)
Петр (смеется). Феофилакт, ну-тко обвенчай Аксинью с фрейлиною. Гляди, фрейлина, какая у Аксиньи борода дворянская.