Толстой. Тебе, Александр Иванович, только бы цветок в петлицу да кокетством заниматься. А государь на нас надежду имеет.
Румянцев. Если уж женщиной овладеем, так государя не подведем. В каждой военной операции надобно понять, с которой стороны подойти. В 1714 году послал меня государь в Архангельск набрать опытных корабельных мастеров пятьсот человек. Думал, не сумею, однако размыслил и справился. Затем послал меня взять город Каябур в восточной части Ботнического залива. Каябур сдался. Нашел в нем двадцать пушек да две тысячи пятьсот тулупов, которые выслал в Копенгаген, посколько там тогда государыня пребывала. И повсюду, куда б меня государь ни посылал, велел он генералам, штаб- и обер-офицерам: слушайтесь во всем капитана Румянцева.
Толстой. Ну и какую ж ты здесь операцию предложишь, Александр Иванович?
Румянцев. Прежде прежнего, Петр Андреевич, надобно взять фортецию, господствующую над местностью, а потом уж идти на общий штурм.
Толстой. Это значит — женщину?
Румянцев. Именно. Благословен и многосчастлив тот человек, которого Бог наделил женой честной.
Толстой. А что Афросинья Федоровна?
Румянцев. Надо сделать хороший подкоп. Жена сия как открытый город или фортеция с проломом. Надобно взять ее переговорами, подкопом или обманом. Уж в иных случаях не впервой мне было и при мужьях, не запертых под караулом, а свободных. Муж появляется, неприятель отступает. Муж исправляет испорченное, осушает залитое, засыпает ворота. Но только отойдет, как фортеция переходит из рук в руки. Нет в такой фортеции покоя ни днем, ни ночью, только видно, как свои и чужие взад и вперед выходят. Меж нас, офицеров, говорят: ту женитьбу, где муж попадает в крепкую фортецию, можно поместить в послужной список как военный подвиг, а царевич сидит в слабой фортеции.
Толстой. Шефиров прислал мне письмо, советует, если царевич будет просить жениться, дать согласие. Во-первых, для того, что тем на весь свет покажет — ушел не от какой обиды, только для своей девки, во-вторых, сей женитьбой очень огорчит кесаря, который уж ни в чем ему верить не будет.
Входит заплаканная Афросинья.
Толстой. Садитесь, Афросинья Федоровна.
Афросинья (всхлипывая). Прынчик не велит мне с вами говорить.
Румянцев. О царевече ты забудь. Царевич от нас не уйдет и за свои измены перед государем ответит. Ты б о себе помнила. Ведь молода еще, замуж пойдешь.
Афросинья. Кроме прынцу, никто при моем боке лежать не будет.
Толстой. Замуж пойдешь, получишь приданое из казны. Ты из какой деревни?
Афросинья (плачет). Ладожские Рядки.
Румянцев. Помоги нам, Афросинья Федоровна, получишь себе Ладожские Рядки во владенье. Помещицей станешь. Офицер найдется, женится на тебе. Дворянство получишь для себя и детей своих.
Толстой. А откажешь нам — на плаху пойдешь. Я сам тебя пытать буду. Руки тебе в хомут, выворотят назад, и на них висеть будешь. Да еще встряхивать будут дыбу, что больней костям. Персты твои в тиски класть будем, ручные и ножные, и свинчивать будем. А также, наложа на голову веревку и просунув кляп в рот, вертеть будем так, что изумленная станешь. Потом пострижем на голове волосы до тела и на то место будем лить холодную воду, только что почти по капле. Потом, зажегши веник огнем, будем водить по спине. Ноздри тебе клещами вырежем. Штемпелями, набитыми железными спицами, на лбу и щеках положим знаки — воровка — и натрем раны порохом. Потом али на плаху, али на вечную каторгу.
Румянцев. А на протекции кесаря не надейся. Куда тебе, русской девке крепостной, надеяться на австрийского кесаря, ежели на него и сам царевич уж надежды не имеет. Ты русская, должна на русского государя надеяться. Император Петр Алексеевич к врагам и изменникам жесток, но человек он добрый, набожный, знает, что есть соблазн, что есть грех, а что есть раскаяние.
Афросинья (тихо). Я чревата от прынца.
Толстой. Знаем и помощь тебе подадим. Я в Берлине для тебя дом сниму. Жить там будешь, пока мы с царевичем управимся.
Афросинья. Рожать-то где буду?