Старик. Дураки вы, блядские дети, что за свои головы не умеете стоять. Когда бунтовал Разин, я ходил с ним. Я еще по старости тряхну. (К собутыльнику.) Ты, казак, с какой реки?
Казак. Молодцы наши с Дона. Пойдем хоть половиной реки, а Москву возьмем, Петербург разорим да немцев будем рубать и сажать в воду.
Астраханец. Ох, тогда б вам, казакам с Дона и Терека, как мы в Астрахани поднялись, нас подпереть. Шли б мы до самой до столицы, до родины его до немецкой, до немецкой слободы, да корень бы весь вывели.
Старовер. Нам, староверам, велел шапки с рогами носить да кафтаны с козырем на спине. Вот и хоронимся за Соликамском на реке Тагиле. С Керженца бежали. Строим скиты в лесах, гонимы от еритичной веры.
Казак. Сказывают, царя дважды хотели убить, да не убьют. Нечистые духи ему помогают.
Астраханец. Против нечистых духов есть святой крест, а против злодея есть литой нож.
Старик-стрелец. Мы, стрельцы, — христиане, а солдаты— басурмане. Первым нам на кол должон попасть царь, потом его сворня. Выбил нас в дождь и слякоть. Чем на Тереке татар рубать, лучше нам в Москве да Петебурге бояр рубать. Не одни стрельцы пропадыо плачут на царские семена. Вона он, бесовский-то образ. (Показывает на портрет Петра). Тьфу! (Плюет.)
Старая мещанка. Не в царе дело-то, в боярах. Государя у нас бояре изведут, а посля и царицу всеконечно изведут. Великий же князь мал. Стоять некому. И будет у нас великое смятение.
Старовер. У нас законный наследник имеется, Алексей Петрович, народный заступник.
Старая мещанка. А он немощетвует. Сказывали мнето проезжие молебщики, в Риге его видали.
Первый мужик. Все-то ты врешь, что государь немощетвует… Пускай его умрет. Государь ведь не бессмертен, воля Божия придет, умрет. А уже тогда-то царицу я за себя возьму. (Смеется.)
Старая мещанка. Дурак ты, дурак, сам-то ты все врешь…
Первый мужик. А что за беда. И государь Петр Алексеевич врет.
Писарь Бунин. За многие злые слова, касающиеся до превысокой чести его величества…
Первый мужик. Гляди, писарь, на доносчика первый кнут.
Старая мещанка. Сказывают, бояре хотят всю царскую фамилию извести, а Россию разделить на четыре четверти. Разве же государь толщину убавит, сиречь бояр, то, пожалуй, не лучше ли будет? А то много при нем толщины, и изведут его свои.
Писарь Бунин. Поубавить толстых, говоришь? Эй, баба, не намек ли на Петра Андреевича Толстого, первенствующего члена его величества Тайной канцелярии? Гляди, как бы тебя за такое не сожгли.
Первый мужик. Пей, присарь, угощайся. (Наливает ему. Вместе выпивают. Мужик запевает, писарь подхватывает.)
Купец (второму купцу). Как перевел государь торговлю с Белого моря на Балтийское, так русское купечество в разорении.
Второй купец. Однак Петербург взял верх над Архангельском.
Первый мужик. Петербург-то вверх, да мы-то вниз. Вельможи и боярство не ставят купечество ни в яичную скорлупу. Все указы, да выемки, да запреты. Без клейма фискала своим товаром располагать не можем. Да все: тем не торговать, с тем не торговать. В Хиву свинец да порох не продавай, железными гвоздями да скобами не торгуй, полы портят, русским платьем не торгуй под угрозой ссылки. Всюду образцы, чучела повесили, чтоб русского человека в венгерский кафтан вырядить да с кудрями. Кто такое платье выдумал, чтоб самого того повесили, брадобрейца? Ты за свою бороду сколько платишь?
Второй купец. Шестьдесят рублев в год.
Первый купец. Что так дешево? Я сто плачу.
Второй купец. У тебя борода купеческая, а у меня рядовая торговая. (К второму крестьянину). Ты, мужик, за свою бороду сколько платишь?
Второй мужик. Мы бороду даром носим. Только при въезде в город да при выезде из города по копейке платим.