Мария. Бок у меня болел. Также и месячное пришло. Худо мне было, Ваня. Я уж и мальчика посылала спытать, приехал ли.
Орлов (глядя на Марию). Вижу, слаба ты стала, Марьюшка.
Мария. Малехонько было не уходилась. Вдруг схватило. Сидела я у девок, сиречь у фрейлин, и после насилу привели меня в палату. И месячное вдруг хлынуло из меня ведром.
Орлов. А ну, поглядь на меня, Марья, поглядь мне в очи. Марья, ходят слухи, что в летнем огороде у фонтана нашли мертвого подкидыша. И говорят иные, что это дитя Гамильтон. Как это на тебя говорят, что ты родила ребенка и убила?
Мария (плачет). Для того-то ты пришел, Ваня? Я тебя ждала, а ты пришел не повидать меня, а распытать. Разве бы тебе я не сказала о родах и убийстве? Ведаешь ты и сам, какая большая охотница я до ребят. Разве не могла я содержать в тайне ребенка? Ведь ты ведаешь, меня здесь никто не любит, оттого и брешут.
Орлов (вставая с дивана и расхаживая по комнате). Я, Марья, напротив, подозреваю, что ты любима слишком многими, более, чем нужно для тебя, а паче для меня. Семен Алебардьев, говорят, да Александр-подьячий, да Семен Маврин жили с тобой в любовной связи, как я. А Родион Кошелев говаривал — она со мной брюхо сделала.
Мария. Эх, Ваня, ты же знаешь, какие слухи и сплетни ходят при дворе меж денщиками, фрейлинами, служанками, дамами придворными… И на тебя говорят, что ты с иными девицами, с фрейлинами и дамами. Они нас ревнуют, Ваня. А с иной стороны, те денщики, пажи и камер-юнкеры, которые за мной хотели волочиться, желают рассорить меня с тобой. А что Кошелев говорил, так я на него челом бить буду, жалобу подам. Кошелев тебе, видать, говаривал, что я ребенка убила?
Орлов. Не Кошелев. Кошелев, напротив, говаривал, что у тебя от множества сотрудников не могло быть ребят и мертвый подкидыш от прочих фрейлин или дам. Однако иные все же твердят, что найденный при уборке мусора у фонтана ребенок — твой.
Мария (плачет). Пусть гром меня поразит, пусть Бог накажет, пусть рука отсохнет, которой крещусь. Я ведь не одна была, как у меня месячное появилось.
Орлов. Марьюшка, я тебе, может, поверю, одначе в застенке у Толстого божбе не верят. Там дыбе верят да кнуту. Государь вскоре в Москву едет упражняться в гражданских делах, поскольку следствие и суд будут над сыном, да над первой женой, да над сестрами, да над многими вельможами и именитыми женщинами. Оговаривается людей все больше и больше, надзор пытливый за всем и каждым, в оное ужасное время преступление такое, хоть и не политическое, не может остаться в тайне. Потому еще раз спрашиваю тебя, Марья. Скажи без божбы и глядя мне в очи — детоубийца ты али нет?
Мария (тихо). Умилосердься, Ваня, не пытай меня. Я уже не помню, что говорю.
Орлов (кричит). Проклятая враговка! Я за тебя на дыбе висеть не хочу!
Орлов уходит. Мария валится на диван, охватив голову руками, заливаясь слезами. Входит Катерина с кофием.
Катерина (ставит кофий на стол). Барыня, видать, вновь повздорили с Иваном Михайловичем. Уж не побил ли он вас, как прежде бивал? (Мария, не отвечая, продолжает плакать. Катерина вздыхает.) Видно, правду пишет календарь. Сей год более к болезням, нежели к здравию склонен, а особливо зима и весна. Спаси и помилуй. Господи Иисусе. (Крестится.)
Занавес
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КОЛОДНИЧЬИ ПАЛАТЫ
СЦЕНА 14
Москва. Пыточный застенок Преображенской канцелярии. Слышны крики и стоны пытаемых из соседних камер, свист кнутов, звон железа. За столом Петр, Толстой и царевич Алексей, который сидит рядом с отцом. На столе лежит кипа бумаг, приговоры и пыточные записи. Тут же на столе бутылки водки и закуски.