Петр (к Толстому). Петр Андреевич, уж который приговор смотрю. Пьяным обычаем ты их, что ли, подписываешь? Из дела не видно, почему этому наказание строже, а тому легче. (Рвет бумагу.) Этот наказан батогами, этот бит кнутом и освобожден, этому вырваны ноздри и сослан на каторгу. А тяжесть преступления, как я вижу, у всех едина. Уложение имеется, а ты судишь по произволу.
Толстой. Уложение имеется, государь, да не все в нем растолковано. К примеру, можно ли богохульников к исповеди допускать перед смертной казнью? Послал запрос в Синод, месяц уже не отвачают. И как, государь, приговор исполнить, со священником ал и нет?
Петр. Читай воинский артикул, там указано и по казням и по пыткам.
Толстой. Читал, государь, да не нашел ничего.
Петр. Дурно читал. Я сам целую главу написал по пыткам и расспросам с пристрастием. Часть вторая, глава шестая. (К Шанскому.) Феофилакт, Кикин готов к допросу?
Шапский. Еще в изумлении, государь. Палач молодой, персты злодея в тиски заклал, да свинтил чрезмерно.
Петр (сердито). Сколько раз говаривал и собственноручно показывал, как пытать надобно. Надлежит палачу и судье при пытке быть осторожну, чтоб тело, которое пытают, истязанием не озлобить и не сделать нечувствительным. Ты, Феофилакт, мне розыск портишь. Розыск мне надобно с Кикина начинать. (К Толстому). Что имеется помимо розыска заговорщиков?
Толстой. Всякое, государь. Разбойников взяли. Али монаха-книгописца. В нарушение указа писал, запершись, имел в келье бумагу и книг множество. Ходил по торгам, читал книги мужикам.
Петр. Как звать книгописца?
Толстой. Селивестр. Книги, которые он в келье содержал, в Синод отправлены. Феофан Прокопович смотрел. Тридцать четыре из них отданы в духовную академию, пятьдесят четыре в университет, сто шесть сожжено.
Петр. Пришли монаха, посмотрю на него.
Толстой (палачам). Монаха-книгописца сюда.
Алексей (дрожащей рукой наливает в стакан водки, выпивает). Книги смутить могут, особливо людей слабых… И меня книги смутили… Да Бог помог, батюшка-государь мой, Бог помог… Надо бы лишь Афросиньюшке моей в Берлин пас, не мешкая, отправить, чтоб, получа оный, не мешкая, ко мне ехала с новорожденным. Петр Андреевич, я ей письмо хочу написать, что уж все позади. Меня ото всего уволили, и батюшка-государь милость проявил, чтоб нам с Афросиньюшкой позволено было жить в деревне. (Снова дрожащей рукой наливает стакан и выпивает.)
Толстой. Напишите, напишите, царевич, ваше величество. Да еще напишите, чтоб не верила до своего приезда ведомостям о вас, а верила только письмам вашим, понеже в немецких ведомостях много неправды пишут.
Алексей. Напишу, Петр Андреевич, напишу, как вы советуете.
Толстой. А я от себя напишу Афросинье Федоровне, что ждем ее в своем отечестве. Дай Боже, государыню, Афросинью Федоровну, нам купно при вас, государь-царевич, видеть.
Петр. Вот иные говорят, что ты, Алексей, с сей бездельной работной девкой жил беззаконно еще при жене своей, принцессе Шарлотте.
Алексей. Лгут на меня, государь-батюшка. Лгут. (Снова наливает стакан.)
Петр (отнимает у Алексея стакан). Вечером напьешься. Сейчас тебе свидетелем быть друзьям твоим — заговорщикам.
Алексей. Соблазнителям и губителям моим. Они моей жизнью играли за-ради своего честолюбия. Вот Петр Андреевич мне верит.
Петр (усмехнувшись). Ну и выбрал же ты себе, зон, заступника.
Толстой. Вы, государь, ко мне несправедливы. Аль не верите мне?
Петр (хлопает Толстого ладонью по лысине). Эх, голова, голова, кабы не была так умна, не держаться б тебе на шее.
Толстой. Не сомневайтесь, государь, голова моя крепко на шее держится и вам верна.
Петр. Помню, помню, как ты в стрелецком бунте против меня шел. Однако ныне заслуги твои, верно, велики. И думаю я тебя в графское звание возвести да деревень, у заговорщиков конфискованных, подарить.
Толстой. Нижайше кланяюсь, государь. У Авраама Лопухина в Мещере деревни хороши да в Тульской губернии Ясная Поляна.