Вводят духовника Якова Игнатова.
Толстой. Государь, расстрига Яшка низвержен с архирейской кафедры по выписке его преступлений, мной подписанных.
Петр (к Алексею). Поди, зон, да выцелуй ему руки, как прежде выцеловывал.
Алексей. Он мою душу да мое сердце поработил, батюшка. Говаривал, что в народе любят меня и про мое здоровье пьют, называя надеждой российской.
Толстой. Говорил ли тебе, Яшка, царевич на духовной исповеди, что желает отцу смерти?
Игнатов. Говорил.
Алексей. Сии мысли он сам мне внушил. Говаривал: Бог тебя простит, мы все желаем ему смерти.
Игнатов. Это спроста говаривал. Хотел царевичу угодить. Сам же так не мыслил.
Петр (гневно). Вот он, тать, бездушник да ябедник. Вот кто по монастырям, храмам, церквам приходским народ наш учит, сам же веры Божьей не имеет, а одно лишь атенство, которое есть у него фундаментом. И все чинит образом святым, под видом агнеца, прикрытый его кожей. Такого-то адского сына ты, Алексей, в отцы себе взял да свояки. Шапский, пытать Яшку еще троекратно. Угольями горячими пытать, чтоб знал, как в аду ему будет, куда вскоре он явится.
Игнатова уволакивают. Вводят Евдокию в монашеском облачении. Она оглядывается, замечает Алексея, кидается к нему. Мать и сын обнимаются.
Евдокия (плачет). Олешенька, уж не чаяла увидеть тебя. Погубил ты себя напрасно.
Алексей (плачет). Батюшка наш милостив. Батюшка простит. Проси, мать, батюшку о милости к тебе да ко мне.
Евдокия (Петру). Вашего величества нижайшая раба, бывшая жена ваша, Авдотья, просит вас за себя и сына своего, Алексея. И ныне надеюсь я на человеколюбные вашего величества щедрости. А я обещаюсь по-прежнему быть инокою и пребывать в иночестве до смерти своей. И буду Бога молить за вас, государя.
Толстой. Государь, лейб-гвардии Преображенского полка от бомбардир капитан-поручик Григорий Скорняков-Писарев, посланный мной в Суздальский Покровский монастырь, пришел в келью инокини Елены, никем не видимый. Застал бывшую царицу, ныне инокиню, в мирском платье, в телогрее и повойнике. Сундуки ее также наполнены телогреями и кунтушами разных цветов без всяких признаков чернечной одежды. А под телогреями и кунтушами найдено письмо, которое царица-инокиня едва не вырвала. Дозвольте зачитать?
Петр. Читай.
Толстой (читает). «Человек ты еще молодой. Первое, искуси себя в посте, в терпении, в послушании, воздержании брошна и пития. А и здесь тебе монастырь. А как прийдешь достойных лет, в то время исправится твое обещание».
Евдокия. Это, государь, список с моей пометы на челобитную одного мужика, который приходил постричься.
Петр. Воровская твоя оговорка, Авдотья. Как была ты молодой лжива, так лживой и состарилась.
Толстой. Писано это к царевичу, о чем имеются показания монашки Каптелины, чьей рукой писано, да юрода Михайлы Босого, которому сие отнести было поручено.
Петр. Какое обещание царевича должно было исполниться, Авдотья? Молчишь? Запираешься.
Толстой. Кроме того, государь, вынута в Покровском монастыре, в Благовещенской церкви на жертвеннике таблица, в которой инокиня именуется — великая государыня и великая княгиня Евдокия Федоровна, а царевич — великий государь и великий князь всея Руси.
Алексей (испуганно). Не знал я того, батюшка, не ведал. Без меня то делали. Я с матерью давно разлучен и туда не ездил.
Вводят Глебова. Он идет с трудом, сильно искалеченный пыткой.
Евдокия (смотрит на Глебова). Стешенька… Как тебя всего-то поломали. (Хочет кинуться к Глебову, но стражники не пускают.) Сердце мое, Стешенька. Друг мой.
Петр (в гневе). Авдотья, жила ли ты с ним блудно?
Евдокия. Жила. В то время, как он был у рекрутского набору, я с ним жила. И в том я одна виновата. На то я его подговорила.