Толстой. Кто возьмет на себя, государь, дело, на которое у вашего величества нет охоты?
Екатерина. Мы с Алексеем Петровичем и с Анной в буфетную пойдем. (Уходят.)
Румянцев. Государь, тело Глебова, как вы велели, привезено мной из Москвы в Петербург.
Толстой. Все ли при казни соблюдалось, как велено?
Румянцев. Все было исполнено. Привезли Глебова на Красную площадь на санях в шесть лошадей. Его положили на стол и в задний проход воткнули железный кол, который через затылок вышел наружу. Когда Глебов был таким образом посажен на кол, восемь человек отнесли его и водрузили кол на возвышенном месте. Для того чтоб страдал долее и более, кол имел поперечную перекладину, на которой Глебов сидел, а чтоб не замерзнул, на него надета была шуба и шапка. Посаженный на кол в три часа пополудни, испустил Глебов дух только на другой день к вечеру, в полвосьмого.
Петр. Покаялся ли Степка?
Румянцев. Глебов никакого покаяния не принес. Для исповеди при нем был архимандрит Спасского монастыря Лапотинский, да еромонах Маркел, да священник Анофрий. Только ночью просил Глебов тайно Маркела, чтоб он сподобил его святых тайн.
Петр. Нераскаянным душу свою извергнул из себя злодей. Будут помнить и иные Глебов кол. Перед Святой неделей казней не проводить. После Святой недели поставим перед дворцом на площади четырехугольный столп из белого камня вышиною где-то около шести локтей с железными шписами. На вершине столпа сделать четырехугольный камень в локте вышиной. На нем положить трупы казненных главных злодеев без голов. Головы воткнуть на шписы. Труп Глебова посадить в середину, чтоб сидел он как бы в кругу других.
Толстой. Все в точности исполним, государь. Надо лишь подумать, как с Европой обойтись. Я, государь, с Петром Павловичем Шефировым в согласии, что надобно требовать отзыва из России тех чужеземных резидентов, которые ложно доносят своим государям. К примеру, резидент австрийский Плеер многие лжи о нашем государстве и многие клеветы о особе вашей, и о супруге вашей, и о некоторых подданных наших, и о некоторых комплотах войск наших доносил.
Петр. Я велю Шефирову написать требование об отзыве и пошлю сам кесарю.
Толстой. Надобно также, государь, в народе дурное впечатление рассеять по случаю казни архирея Ростовского, коего почитали святым. Потому велел на торгах пустить через шпионов слух, что жестокой казни архирей был подвергнут через ошибку секретаря, которому была поручена экзекуция. Приговор же был не столь жесток.
Петр. От сиих святых старцев и главная отрава в народе. Старцам сиим пора пообщипать перьев и поубавить пуха. Не будут летать скоро, лицемеры. Скажут, что явилась икона-де в лесу или ином месте и явление было, чтоб на том месте монастырь сделать или пустыню. А монастырю без деревень быть нельзя. Древние монахи трудолюбивыми руками себе пищу добывали и нищих от себя питали. Эти же одной рукой крестятся, а обеими все крадут. Какие народу они воспитатели? Народ без воспитания церковного живет, и надобно мне, иные дела оставя, церковные делать. Вот идет Святая неделя, а опасение имею, что вновь будет непотребство да пьянство в народе. Потому велел при крестном ходе все кабаки запирать, велел ежегодно исповедоваться и по праздникам ходить к обедне под опасением штрафа. А также под штрафом стоять в церкви смирно и не разговаривать.
Толстой. Третьего дня зашел в церковь на Васильевском острове мужик один хмельной, снял с чаши воды святой крышку и прикрыл ею голову. Воду вылил. Наказан кнутом.
Петр. Плетью надобно за подобное. Про меня брешут, что я антихрист, я же обряды церковные чту и точно соблюдаю, но не соблюдаю постов, испросив разрешение на то Синода.
Толстой. Будете ли петь на клиросе, государь, и в какой церкви? Люблю послушать, как вы поете.
Петр. Да уж приглашен петь вместе с певчими Исаакия Долматского. Слава Богу, церковное воспитание имею. Могу держаться на клиросе не хуже любого дьячка и прочесть наизусть Евангелие и апостолов. Люблю попеть с добрыми певчими, особливо пасхальные каноны. (Поет.) «О, любезного, о, сладчайшего гласа…» Ноне и певчих-то добрых с трудом сыщешь. Под маской певчих всякий темный люд по монастырям хоронится. Потому велел певчих в монастыри не пускать. Поют и старицы хорошо, лишь бы вера была. А не так, что в церкви поют: спаси от бед, а на паперти деньги на убийства собирают.