Толстой. Духовенство наше обновления требует, ибо по селам священники так же, как и мужики, темны и невежи.
Петр. Да и архиреи иные лучше лишь формою. Пугают народ ужасами загробной жизни, а не умеют внушить уважение ни к себе, ни к храму Божьему. Семьсот лет заботятся о спасении души русского народа, а зайди в избы по деревням, глянь на образа, где на голове надлежит глазам да устам быть, одни точечки и образ стал. Потому указал сделать школу дешевой иконописи, а по иконам смотрение иметь живописцу малороссийскому Ивану Зарудневу.
Входит Екатерина.
Екатерина. Петруша, занят ли все? Имею разговор к тебе.
Петр (к Толстому и Румянцеву). Потерпите, господа? Дела семейные.
Толстой. Уж как не понять, государь. Потерпим. (Петр уходит с Екатериной.) Государыня, заступница, доброе сердце. А царевич через полученное прощение в животе своем уверен. (Тихо.) Государь намеренье имеет царевича из розыску живым вытащить и на иных отыграться. Одна надежда нам на девку, которая случай подаст для открытия главных тайностей. Ты, Александр Иванович, должен последить, чтоб девка с обозом аккуратно прибыла.
Румянцев. Следят люди мои при ней. Вот черные письма царевича к архиереям и Сенату никак не найдем. Видно, спрятала их девка, подороже торговать себя хочет.
Толстой. Без писем царевич попросту запутанный иными, а не умышленный политический преступник. Жениться на девке царевичу государь не позволит, а в монастырь отправить его может. Подобное же для нас всех и для России новой — смерть, поскольку царевич наследник законный, а здоровье государя слабо стало.
Румянцев. Бог поможет. Слава Богу, внутренний огнь открыли да тушим.
Толстой. Одно мне понятно, царевича живого оставлять нельзя ни в монастыре, ни в ином месте.
Входит Петр, устало садится на стул.
Петр. Господа, как быть судьею в собственном доме? Боюсь Бога, дабы не погрешить, ибо натурально есть, что люди в своих делах меньше видят, нежели другие. Також и врачи, хотя бы из всех искусней был, то не отважится свою болезнь сам лечить, а призывает других.
Толстой. Мы, государь, верные слуги ваши, готовы всемерно помочь вам сию страшную болезнь лечить.
Петр. Чтоб лечить, понять надобно, где она гнездится. Думаю, кабы не монахиня из Суздаля, не монах Яков, не Кикин, не Глебов да прочие, сын мой не дерзнул бы.
Толстой. Государь, любя вас и государыню вашу и великие дела ваши во благе Российской империи, должен сказать: болезнь в сыне вашем, который дает надежду всем силам враждебным вовне и внутри.
Петр. Ты мне, Толстой, страшные слова говоришь. Такие слова про сына моего без доказательства говорить не можно.
Румянцев. Государь, царевич писал письма, призывающие к бунту духовенство и Сенат.
Петр. Где письма? Такие письма означают для царевича смерть, а я клятвою суда Божия письменно обещал сыну своему прощение.
Толстой. Вы, государь, обещали прощение, если он истину скажет. А ежели он главную истину скрыл?
Петр. Тяжко мое положение при страшном выборе. Страдаю, да все за отечество. Враги пакости мне делают демонские, но Бог знает правду.
Петр садится на стул, опускает голову на руки. Сидит, задумавшись…
Занавес
СЦЕНА 16
Петербург. Церковь Исаакия Долматского. Идет служба.
Архиерей Феофан Прокопович. В нынешний пресветлый праздник Воскресения Христова подай, Господи, благочестивому великому государю нашему Петру, отцу отечества и императору всероссийскому, и его благочестивой великой государыне императрице Екатерине Алексеевне, великому князю, наследнику, младенцу Петру Петровичу благоденственное пребывание и мирное житие, здравие же и спасение и во все благое поспешение ныне и вперед будущие многие и несчетные лета, во благополучном пребывании многие лета здравствовать.