Петр. Ты, Поспелов, можешь идти. (Поспелов уходит.) Пока выяснение идет по розыску царевича, надо б заняться делом детоубийцы.
Толстой (стражникам). Девку Марию Гамонтову сюда, да Ивана Орлова, да горничную, Катерину Терновскую. (К Петру). Вчера дано девке Гамонтовой пять ударов кнутом, на Орлова не показала.
Петр. Может, он и невиновен али виновен отчасти. Если в другорядь на Орлова не покажет, сослать его на каторгу без наказания али вовсе освободить. Как думаешь, Толстой?
Толстой. Думаю, что на Орлова не показывает — воровская оговорка. Любовника своего выгораживает.
Петр. От Орлова ли младенец убитый, вот задача. Вот что разыскать надо бы. (Наливает себе стакан водки, выпивает.) Что-то знобит меня. Устал я от всего, бросить бы все да поехать в леса. Едва ли кто из государей сносил столько бед и напастей, как я. От сестры Софьи был гоним до зела. Она была хитра и зла. Монахине, первой жене, был несносен — она глупа. Сын меня ненавидит. Он упрям. Петр Андреевич, а мертвого младенца, которым девка Афросинья разрешилась, в спирт покласть надобно, подобно выкидышу маршальши Олсуфьевой. Сдать младенца в спирту в кунсткамеру как научный экспонат, но без обозначения наименования. Я как был в Амстердаме, видел в амстердамской анатомичке кости, жилы, мозг, телеса младенческие и как зачинается во чреве дитя. Видел сердце человеческое, легкие и как в почках родится камень. Видел кожу человеческую, выделана в толщину бараньей кожи. Видел пленки, которые на мозгу у человека живут. Вся в жилах, косточки маленькие, будто молоточки, которые в ушах живут. И нам надобно свою медицину поощрять, а на тебя, Петр Андреевич, мне жалобы пишут, что ты анатомички, в которых студиозы обучаются в московском госпитале на Яузе да здесь в Петербурге, мертвыми телами обделяешь.
Толстой. Даю, государь, сколько могу. Остальное пусть в богадельнях ищут.
Петр. Сам ведь знаешь, в богадельнях тела старые да больные, а профессорам медицинской школы тела здоровые нужны. Вот выписал я из Германии доктора Бидлоо, это племянник известного немецкого профессора из Лайдена. Деньги ему плачу великие, а ты, Толстой, науке мешаешь.
Толстой. Государь, иные тела после казни подлежат сожжению, иные родственники требуют для захоронения, а которые без родственников, отдаем для погребения в убогий дом по православному обычаю.
Петр. Однако и науку обижать не след.
Вводят Катерину Терновскую.
Толстой. Почнем розыск. Катерина Екимовна Терновская, с какого и по какое служила ты у Марьи Гамонтовой?
Катерина. У Марьи жила года с полтора, с Великого поста.
Толстой. На прошлом допросе ты показала, как Марья Гамонтова родила над судном, как задушила младенца собственными руками, наконец, как поручила конюху Семенову тело дитяти. Подтверждаешь ли ты эти показания?
Катерина. Подтверждаю. А с кем Марья того младенца прижила, я не знаю.
Толстой. Был ли Иван Орлов при родах?
Катерина. Не было. Был неведомо где, в отлучке.
Толстой. Получила ли ты от Марьи в подарок краденые вещи и видела ли краденое?
Катерина. Краденых вещей и собственных Марии у меня ничего не имеется. Только дала мне Мария во всю бытность у нее несколько подарков. Про краденые вещи ничего не знала, понеже у ней, Марии, в то время была казначейшей девка Анна.
Толстой (Петру). Надо б допросить казначейшу.
Петр. Анну Кремер к следствию привлекать не след. Давай Марью на очную ставку.
Вводят Марию Гамильтон. Она сильно изменилась, измученная пыткой. На руках ее кандалы.
Толстой. Девка Марья Гамонтова, признаешься ли ты в краже вещей ее величества государыни?
Мария (тихо). Будучи при государыне, Екатерине Алексеевне, вещи и золотые червонцы крала, а что чего порознь, не упомню.
Толстой. А сколько всего? Говори громче, застеночный подьячий не слышит, что записывать.
Мария (громче). Все у меня при обыске вынято.
Толстой. Какое число ея величества государыни червонных раздала ты денщику Ивану Орлову и прочим твоим любовникам?