Толстой. Что говорил с Иваном Афанасьевым да с иными лакеями, то было еще до отлучения от наследства?
Алексей. То говаривал пьяный. О тягостях народных. Что не стерпя что-нибудь сделают. Как-де народ терпит тягости?
Петр. Когда слышал, будто бунт в Макленбургии, то радовался?
Алексей. Радовался… Чаял, быть присылке по смерти вашей для того, что писано — хотели вас убить. А чтоб живого вас отлучить, не чаял.
Петр. Если б сильны были бунтовщики, и при живом поехал бы?
Алексей. Если б сильны, то бы мог и поехать.
Петр. Как писал ты в Сенат и к архиреям, чтоб тебя они оставили ныне, то слово «ныне» в какую меру дважды написал?
Алексей. То описался. Что объявил, больше не знаю.
Петр. Спытай его, Феофилакт.
Шапский. Сколько, государь?
Петр. Пока не скажет.
Шапский хлещет Алексея кнутом по спине, по ребрам, по ногам.
Алексей (крича от боли). Писал «ныне», чтоб за меня больше стали в народе. Чтоб оные письма были явлены в люди. Чтоб меня не оставили «ныне»… Чтоб когда оное в людях явлено, то как-нибудь вступились за меня. Прошением или угрозами за меня вступились.
Толстой (Петру). Государь, подьячий принес на подпись приговор по девке Марии Гамонтовой.
Петр (к Шанскому). Пытай его, пытай. (К Толстому.) Пусть читает.
Шапский бьет Алексея кнутом, тот воет и стонет.
Подьячий. «Великий государь, император Петр Алексеевич, всея Великая, Малая и Белая России самодержец, будучи в канцелярии тайных розыскных дел, указал: девку Марию Гамонтову, что она с Иваном Орловым жила блудно и была от того брюхата трижды и двух ребенков лекарствами вытравила, а третьего удавила и отбросила, за такое душегубство, также за то, что у государыни Екатерины Алексеевны крала алмазные вещи и золотые червонцы, в чем она с двух розысков повинилась, а также повинилась и в детоубийстве своем, казнить смертью. А бабе Катерине, которая о последнем ее ребенке, как она, Мария, родила и удавила, видела и по ее прошению того ребенка с мужем своим мертвого отбросила, а о том не доносила, в чем учинилась с нею сообщницей, вместо смертной казни учинить жестокое наказание: бить кнутом и сослать на прядильный двор на год.»
Толстой. Ивану Орлову что будем учинять, государь?
Петр. Ивану Орлову еще допрос чинить будем. (Подписывает приговор. Подьячий уходит.) Феофилакт, что царевич говорит?
Шапский. Пардону просит, государь.
Петр. Ты, я вижу, Феофилакт, бьешь жалеючи. Али неумел стал? Палач должен знать свою профессию и пользоваться своим инструментом, как и иной служащий государю и отечеству. Али опасаешься того и рассуждаешь, что пытаный сын мой? Несмотря на лицо, сделай правду.
Толстой. Государь, имеются сведения о сношениях царевича со Швецией. Посредством Понятовского собирался вступить в заговор с Карлом Двенадцатым. Хотел говорить о помощи и о возврате назад Швеции Петербурга и Лифляндии.
Петр. Русской кровью политую землю шведу вертать хотел… Ну-тко, Феофилакт, дай-ко мне. (Берет у Шапского кнут и начинает с размаху бить Алексея, все более впадая в ярость.) Пардону просишь? Ноне будет пардон не в пардон.
Шапский. Уже хрипит, государь.
Петр (бьет с размаху). Ничего… Кнут не архангел, души не имеет. Ну-тко, принеси мне веник.
Палачи приносят горящий веник. Петр хватает веник и приставляет его к иссеченной кнутом, кровоточащей спине Алексея. Алексей воет и визжит по-животному и тут же замолкает.
Шапский. В изумление пришел.
Занавес
СЦЕНА 19
Петербург. Комнаты Петра. С залитым слезами лицом, стоя на коленях, Петр в домашнем халате молится перед иконой Богоматери.
Петр. Ты, милосердная, Пречистая Дева, Ты, Утешительница. Ты принимаешь на Свои руки и людей, которым нет возврата к благой жизни. Прими, помилуй и спаси меня. Да судит мя милосердный Бог и помилует пред праведным судом Своим.