Мария. Третий час ночи. Колокола бьют в церкви святых апостолов Петра и Павла. Какая страшная тоска от колокольной прелюдии. Как терзает душу. Сейчас разыграют прелюдию, будут часы бить. (Слышны крики часовых.) Звон церковных колоколов, унылый бой часов, крики часовых да мой голос — вот и все звуки. (Плачет.) Одна надежда на милость государя и на доброе сердце государыни. Надежда на помилование не оставляет меня. Ведь и святая Магдалина была грешница. И святая мученица Иулиана грех искупила. (Подходит к окну.) Вчера суббота была, память мученицы Иулианы. В природе все так весело и чудно. Роскошная Нева, тепло, радостно… Апостол Павел глаголит, что плоть против духа восстает. И звезды небесные силы свои и в душу и в тело вливают. Так в книгах писано. Отсюда и войны и злодейства. У множества человеков плоть более перемогает. Того ради случается, когда хотение телесное исполняется, война и душегубства, того ради удавила я мальчика своего. (Слышен скрежет ключа.) Кто это ко мне ночью? Не помилованье ли?
Дверь камеры открывается. На пороге стоит сержант с горящей лучиной в руках. Рядом с ним закованный в кандалы Орлов.
Орлов. Марьюшка, государыня милостиво дозволила наше свидание.
Мария. Ваня! (Бросается к нему, они обнимаются, гремя кандалами.) Был ли тебе приговор, Ваня?
Орлов. Приговору мне не было. Хотели меня за караулом на Котлин остров послать, одначе пока отменили. А тебя, Марьюшка, пытали ли вдругорядь?
Мария. Не бойся, Ваня, про тебя ничего не сказала. А пытать меня более не будут. Мне сон снился, вещий голос в неясном образе то ли ангела, то ли святого сказал — не бойся, тебя бить более не станут.
Орлов. Я ничего не ведал про твое детоубийство.
Мария. И я не ведала, Ваня. А ведали про то лишь звезды небесные. Они всему виной. Небесные призраки в дела мирские втручание имеют.
Орлов. Эх, Марьюшка, ведь звезды небесные батогом не высечешь, на дыбу не поднимешь, голову не отсечешь.
Мария. Однако должно быть смягчение наказанию, потому как положение при детоубийстве женщины есть необыкновенное и часто она, терзаемая стыдом, страхом, угрызениями совести и изнуренная телесными страданиями, почти лишается рассудка, следственно, покушается на ужасное преступление без ясного об оном перед собою сознания.
Орлов. Ты, Марьюшка, такое не говори, за такое не помилуют. Ты кайся и проси государя и государыню, а более ничего не говори.
В коридоре слышен шум шагов.
Сержант. Свидание окончено.
Мария и Орлов плача обнимаются. Сержант уводит Орлова и запирает дверь.
Мария. Летняя ночь уже к концу. (Подходит к окну.) На Васильевском острову уже пробуждение. По каналу вон барки плывут. (Бой часов.) В Голландии часы звонят от механизма, здесь же в колокола бьют приставленные люди. Как была на колокольне — видела. Тоска какая. Отчего Европа не вступится за меня? Я осуждена несправедливо здесь, в дикой России. Мой сородич — герцог нормандский. Наш фамильный герб старинной фамилии Гамильтонов из Англии и Шотландии. Меня же наказывают здесь телесно через палачей. Но государыня добра ко мне. После аресту я ехала из Москвы не с колодниками, в отдельной повозке в штате государыни. (Звяканье ключа в замке.) Снова кто-то. Сегодня ночь необыкновенная. Будет, будет помилование от государя. (Входит Анна Кремер со свечой.) Анна! Тебя прислала государыня?
Анна. Марья Даниловна, я пришла успокоить вас и сообщить, что хлопоты о вашем помиловании не кончены. Прежде всего государыня хлопочет.
Мария. Я виновна, что крала у нее, посколько, как камер-фрейлина, денежного жалованья в месяц сто рублев получала, не многи более карлиц, музыкантов и хайдуков. А от любовников по скупости их подарков не имела… Ты, Анна, пленная, мы ж, Гамильтоны, сами приехали сюда, наслышавшись легенд о русском дворе и русских любимцах счастья… Вот оно, мое счастье. Я слышала, ты, Анна, уже особа доверенная. Скажи мне, отчего государь так суров ко мне? Что причина строгости государя к женщине, которая пыткой и самым ужасным заключением в кандалах достаточно уж наказана за свое злодеяние?
Анна. Строгость государя прямо вытекает из желания неуклонно выполнять закон.