СЦЕНА 25
Петербург. Улица. Звонят колокола. Множество разночинного народа. Общая тревога. Повсюду слышен плач. Выходят два странника, бедно одетых, с котомками. В одном страннике с трудом можно узнать постаревшего, исхудавшего монаха Селивестра, второй Артемий, его товарищ по острогу.
Селивестр. Нечто учинилось. Ко времени мы с тобой, Артемий, в Петербург наведались.
Артемий. Спытать надобно. (К плачущему прохожему.) Человек добрый, чего учинилось?
Прохожий (плачет). Ужас народный. (Проходит.)
Артемий. Да что ужас-то?
Проходит плачущий народ. Вопят женщины.
Мещанка. Что теперь будет с нами? Вопль, вой, крик, плач по всем церквам и соборам.
Селивестр (к другому прохожему). Здравствуй, человек добрый. Странники мы издалека. Ничего не знаем, что приключилось.
Второй прохожий (плачет). Наш император, Петр Алексеевич, скончался. Синод, Сенат и генералитет уже к верному служению ее величеству государыне подписались. Глядите, манифесты приколачивают к воротам.
Артемий (Селивестру). Издох… Исчез… Черт его взял.
Селивестр. Молчи, Артемий, забыл уж Мезенский острог.
Артемий. Мертвого его не боюсь! А тебе, Селивестр, нет чести в твоем совете. Сколько наших товарищей на мезенской каторге в вечной мерзлоте, сколько скелетов во ржавых кандалах.
Селивестр. Молчи, Артемий. Порядок нонешний по прежним указам.
Артемий. Чьи указы были? Кто указы писал, тот издох. И указы те его пропали, теперь все сызнова пойдет.
У прибитого к воротам манифеста толпится народ. Один читает по складам вслух: «Февраля двадцать восьмого, года тысяча семьсот двадцать пятого… кончина императору случилась от запору жестокой каменной болезни…»
Первый из народа. Упала сильная рука.
Второй из народа. Как-никак, но поддерживал порядок. Что ж дальше будет?
Женщина. На нем был ряд положен, на нем все держалось.
Мужик. Видел я великого монарха, когда на Ладоге-канале работал. Вот царь так царь. Даром хлеб не ел. Пуще мужика работал.
Мастеровой (плачет). И-эх… Не было у государя прямых радетелей. Все судьи были.
Мужик. Верно, пособников у него было маловато. Он на гору сам десять тянул, а под гору миллионы тянули. Как же дело споро будет?
Мастеровой. Имели мы, русские, государя доброго, многомыслимого и беспокойного. Кто чтит правду, поймет. Петр Алексеевич, великий самодержец, был русскому народу оборона.
Артемий (кричит). Дураки вы, по ком тужите?! По мироеду! Весь мир перевел добрых голов, только на него, кутилку, перевода не было. Ан есть. Выходит, и его голова на нитке держалась. Лгал, да пропал. Пропал, пропал проклятый еретик.
Первый из народа. Ах ты, проклятый, такие речи говоришь. За такие речи секут кнутом да в ссылку.
Артемий. Врешь, нет более его прав.
Второй из народа. Дурак, ноне уж государя не стало, а государственные законы не оставят, а по государе кто не тужит, разве какой раскольник.
Артемий (кричит). Проклятию предаю покойника вашего! И чтоб его телу сквозь землю провалиться.
Третий из народа. Бейте его. Голову ему отсечь мало.
Артемия валят на землю и начинают бить. Подходит новый народ.
Мещанин. За что бьют?
Второй из народа. Бранил покойного государя.
Мещанин. Ну так бейте его хорошенько.
Селивестр (кланяется народу). Православные, имейте милость к убогому. Вне ума он. Я у него поводырем. Ходим Христа ради.
Народ расступается.
Мещанин. Ежели бесноватый, хай на чепи сидит. Незачем над скорбями народа насмехаться.
Селивестр поднимает с земли плачущего Артемия.