─ Пойдем, Аннушка, домой, ─ и руку ей протянет.
Так и шли домой брат и сестра, взявшись за руки. С сентября Митя тоже пошел в школу, но его не дразнили, хоть и знали, что он брат Аньки-пись-пись… Только вместо Иван, как он был записан в классном журнале согласно документам, все дети звали его Митя, и дело дошло до того, что учительница вместо Ивана нет-нет да и назовет: Митя…
Как бы там ни было, к дразнилке Аннушка не то чтоб привыкла, а примирилась ─ и с дразнилкой жить можно, тем более город Ржев большой, здесь места хватит, чтоб подальше от злых насмешников держаться. А постепенно и дразнить ее стали меньше, ибо в классе у них появился мальчик, который шепелявил, и все начали дразнить его. Даже Аннушка дразнила. Так после смерти Вовы неплохо шла Аннушкина жизнь, пока не случилась новая беда. Эта беда случилась не летом, когда на базарную площадь приезжал цирк, а зимой, когда Аннушка носила любимые красные валенки.
Однажды днем, когда Аннушка разогревала себе на примусе котлеты, поскольку училась она во вторую смену, Митька же был в школе, а мать на работе, дверь без стука открылась и вошли двое незнакомых мужчин.
─ Ты одна, девочка? ─ спросил мужчина в белых фетровых сапогах, обшитых кожей.
─ Одна, ─ сказала Аннушка.
─ Ну, садись сюда на стул и сиди тихо, ─ сказал другой мужчина в черном полушубке.
Аннушка села на стул, и мужчины начали быстро вытаскивать всё из шкафа и укладывать в чемоданы. Они выдвигали ящики, заглянули в тумбочку и ходили мимо Аннушки, будто ее не было. Потом они ушли и унесли кроме чемоданов ручную швейную машину.
Аннушкина мать, если была возможность со стройки подъехать на попутной машине, приходила обедать домой. Приходит она и видит: все настежь, шкаф пустой, швейной машины нет, а Аннушка сидит на стуле. Мать опять начала кричать, и опять сбежались соседи, как тогда, когда умер Вова.
─ Обворовали! ─ кричит мать. ─ Все взяли… Даже Колин костюм, который я берегла на память… Колин бостоновый костюм, который он два раза надевал. ─ И мать заплакала.
Сосед из одиннадцатой комнаты говорит:
─ Я слышал, кто-то проходил, но слышу, Анка дома, с примусом возится, думал ─ родственники приезжие.
─ А что ж ты не кричала? ─ спрашивает у Аннушки тетя Шура.
─ Я боялась, что они меня бить будут, ─ говорит Аннушка.
─ А чего ж ты не кричала, когда они ушли с чемоданами? ─ спрашивает сосед из одиннадцатой комнаты.
─ Я боялась, ─ говорит Аннушка, ─ что они прячутся за дверьми, и как только я крикну, они меня начнут бить…
Тут мать впервые за долгий перерыв Аннушку опять ударила, но не кулаком, как тогда, когда умер Вова, а ладонью и с пощадой все же ударила, хоть и больно, но по-матерински. В этот момент как раз явился комендант и говорит:
─ Битьем делу не поможешь, а вот ты, девочка, узнаешь этих ворюг в лицо?
─ Узнаю, ─ говорит Аннушка, ─ один в черном полушубке, другой в белых сапогах.
─ Выстроить, ─ говорит комендант, ─ всех мужчин из бараков… Это, может, вербованные, которых недавно нагнали… Там раскулаченных невпроворот…
Выстроили всех мужчин из бараков на заснеженном пустыре, вышла Аннушка, глянула, и стало ей страшно. Рядом с ней мать, комендант и двое милиционеров. Пошла так вдоль шеренги, и все на Аннушку смотрят с испугом, и она на всех смотрит с испугом. Прошли раз ─ никого Аннушка не узнала. Есть лица знакомые, есть лица незнакомые, но тех, кто воровал ─ нету.
─ Ничего, ─ говорит комендант, ─ с первого раза не разглядишь.
Пошли по второму разу. Опять все на Аннушку смотрят с испугом, и Аннушка на всех ─ с еще большим испугом, а от испуга уж вовсе не разберешь ничего, все лица друг на друга похожи, и знакомые лица тоже незнакомыми кажутся.
─ Ничего, ─ говорит комендант, ─ пойдем третий раз… Он тебя, может быть, запугивает взглядом.
И верно, дрожит Аннушка, вся как в лихорадке, а на кого указать ─ не знает. И трико у нее от испуга давно мокрые, тяжело ей быть на морозе, а на которого указать, опять не знает… И указала она на третьего с левого конца.