─ Вот так, ─ сказал Петро Семенович, ─ а ты к чужим обращаешься за помощью… Чужой, он, может, еще и из враждебного лагеря, кулак или подкулачник… Это еще треба уразуметь…
Петро Семенович был в данный момент человек выпивший, и его тянуло на разные политические высказывания. Девочка же, не смея возражать и будучи испугана второй раз за короткое время, правда, по другому поводу, молча взяла сало и начала его заворачивать в газету.
─ А что же ты не ешь, дитятко, ─ спросил Петро Семенович, на которого вдруг нашло новое и он прослезился, ─ кому ж ты бережешь, такая малая? Разве ж есть у тебя дети?
─ Меня на крылечке брат Вася дожидается, ─ робко сказала девочка.
─ Брат Вася, ─ сказал Петро Семенович, ─ то добре. А тебя ж как звать?
─ Мария, ─ сказала девочка.
─ А отчего ж это, Мария, брат твой Вася тебя просить посылает, а сам на крылечке прохлаждается?
─ Он малый еще… Боится.
─ Отчего не бояться, ─ обиделся Петро Семенович, ─ здесь не звери… Свой народ… Село… Другое дело посторонние люди… Их следует бояться, ежели они без мандата… Ты, видать, местная, что тебя в такой поздний час отец просить пускает…
─ Отец прошлый год помер, ─ сказала Мария.
─ А как звали отца? ─ спросил Петро Семенович.
─ Не знаю, ─ сказала Мария.
─ Это как же понять, ─ удивился Петро Семенович, ─ а мать твою как звать?
─ Не знаю, ─ сказала Мария, ─ мать и мать.
─ Э-э, ─ сказал Петро Семенович и по-хохлацки вытер большим указательным пальцем концы губ своих, ─ да тебя, дитя, кто-то дурному научил…
─ Брось, Петро, ─ сказал чернявый, сидевший от бригадира по правую руку, ─ хай ее идет…
─ Нет, подожди, Степан, ─ сказал Петро Семенович, ─ тут что-то нечисто… А фамилие твое как?
─ Не знаю, ─ сказала девочка, уже едва не плача.
─ Тикай, ─ шепнул ей беззубый мужик, шепнул едва слышно.
Но Петро Семенович, который разом возбудился и попал в свою колею, уловил и засек шептуна.
─ Я тебе пошепчу, ─ сказал он, прихватив девочку за руку, ─ в сибирские переселенцы захотел? Я знаю, что по хуторам скрываются многие семьи кулаков и подкулачников, чтоб не переселяться в Сибирь… Ты ж с хутора, ─ сказал он, приблизив к Марии свое страшное лицо с сабельным шрамом от гражданской войны.
─ С хутора, ─ едва живая от испуга, отвечала Мария, ─ с хутора Луговой.
─ Вот сейчас ты дело говоришь, ─ сказал Петро Семенович, несколько успокаиваясь, ─ продолжай показания свои по порядку.
─ Дяденька, ─ сказала Мария, ─ фамилию свою я не знаю, не знаю, как звать отца и мать, потому что с нами родители никогда не занимались, да и было им не до нас, так как они всегда заняты колхозной работой, а теперь, как отец помер, и вовсе мать то в доме, то в огороде, прибирать надо, пахать, сеять и прочей работой заниматься, а нас ничему не обучила. Есть у меня большие брат Николай и сестра Шура, и маленький брат Вася, и Жорик, тот еще в люльке.
─ Молодец, ─ сказал Петро Семенович, ─ вот теперь ты не придуриваешься. А только как же вас кличут? Вот меня, например, сыном Семена в детстве все соседи звали… Вон, сын Семена пошел… А вас как?
─ А мы гражданкины дети, ─ сказала Мария.
─ Это как же понять «гражданкины»? Это в Димитрове или в Харькове «граждане». А здесь крестьянство… Что ж, вас «гражданкины дети» кличут? Мать у тебя, выходит, городская?
─ Нет, ─ опустив голову, сказала Мария.
─ Врешь, ─ сердито сказал Петро Семенович, ─ Врешь, в глаза не смотришь. ─ Речь его вдруг почти утратила украинский акцент и украинские словечки, стала сухой, русской, протокольной. ─ Почему ж вас «гражданкины дети» называют, если вы не из города?
─ Ну называют и называют, ─ снова пытался вставить слово чернявый, сидевший от бригадира по правую руку, ─ что ты, Петро, не знаешь деревенских кличек?
─ А ты молчи, заступник… В адвокаты, что ли, записался? Так ты не жид, чтоб тебя в адвокаты приняли… Ну, продолжай, ─ обратился он к Марии.
─ Говори, девочка, не бойся, ─ сказал ей чернявый.
─ Прошлый год помер наш отец, год был голодный.
─ Это я уже слышал, ─ сказал Петро Семенович, ─ дальше…
─ Нас с матерью осталось пять душ детей, один одного меньше, ─ сказала Мария, ─ после отца у нас завалилась хата, и нам управление колхоза дало другую хату, возле тамбы… И наша мать оставалась в этой хате, так как у нас почти все пухлые и большая часть наших детей лежат больные. Менять у нас не осталось ни единой тряпочки, что на нас, что под нами и только кроме лохмотьев ничего…